Оказавшийся в таком же положении епископ забавлял тарскийца намного меньше, хотя иногда Михай требовал к себе и его, заставляя совершать по очереди те перечисленные Церковью грехи, на которые старик был еще способен. Тот, впрочем, воспринимал свое положение чуть ли не с удовольствием, что укрепило Койлу во мнении, что святые отцы в мыслях, а иногда не только в мыслях не прочь согрешить. Самого же Фредерика Койлу его положение доводило до исступления еще и потому, что он любил Арцию. Хуже всего было знать о замыслах Годоя, но не иметь возможности что-то предпринять. Завтра будет бой, и он, Фредерик, мог бы оказать неоценимую услугу маршалу Ландею, рассказав о вражеской армии. А вместо этого будет гарцевать на коне рядом с узурпатором с этой раз и навсегда приклеенной молодеческой улыбочкой.

Хорошо хоть занятый своими делишками Годой сейчас пленника отпустил. Иногда регент уединялся даже от гоблинских охранников. Койла подозревал, что герцог занялся колдовской подготовкой к завтрашнему дню. Граф мысленно пожелал тарскийцу сломать наконец шею. Хотя проигрыш Годоя для него, Фредерика Койлы, означает смерть. То, чем он занимался в лагере регента, не утаить, да и как жить с таким грузом на совести? Интересно, тот парнишка… как бишь его звали, сын одного из фронтерских баронов. Удалось ли ему убежать? Граф очень надеялся, что да.

3

Горы стали черными, словно нарисованными кангхаонской тушью на темно-синем бархате, куда в придачу кто-то бросил пригоршню крупного жемчуга, зато седые травы засветились мягким матовым светом. Кризе казалось, что земля и небо поменялись местами и под ногами у нее рассветные облака, а над головой ночная земля. Усталости она не чувствовала, только неодолимое желание идти дальше да смутное беспокойство, вызванное то ли отсутствием Романа, то ли рождающейся в голове странной мыслью, которая никак не хотела принять законченные очертания.

Орка давно уже не думала, куда идет, ноги сами несли ее, а перед ней с левой стороны плыл хрупкий лунный серп. Старая примета гласила, что одинокая девушка, увидевшая слева от себя нарождающуюся луну, отдаст сердце распутнику, но Кризе было не до этого. С той поры, когда она тайно покинула дом отца и отправилась на поиски опозоренной матери, она не задумывалась о глупостях, которым ее ровесницы придают столь большое значение.

На Романа орка наткнулась, когда почти потеряла надежду. Эльф неподвижно сидел на земле, опустив голову, и светящаяся трава закрывала его по грудь. Девушка, оробев, осторожно подошла к нему, стараясь не шуметь, хотя топочи она, как стадо кабанов, бард вряд ли обратил бы на это внимание. Он был не один! Рядом лежал на спине кто-то, кого Криза никогда в жизни не видела. Коренастый и немолодой, он не был орком, но и на соплеменника Романа не походил, и Криза догадалась, что перед ней — человек. Он был мертв, но жизнь, казалось, покинула его совсем недавно. Рядом с покойником валялся видавший виды дорожный кожаный мешок.

Криза растерянно затопталась на месте. С одной стороны, горе достойно уважения и не любит чужих глаз, с другой — дорожные товарищи несут груз радости и беды совместно. Отправляясь в путь, она поклялась в этом Вечной Дороге, назвав Романа-эльфа своим Спутником. Поколебавшись, Криза присела на корточки и положила ладошку на плечо эльфу. Тот вздрогнул и очнулся.

— А, Криза… Хорошо, что ты меня нашла.

— Правда, ты радый? — Она не скрывала облегчения. — Я идить весь вечер и уже ночь. Он быть твой друг?

— Да, он мой друг, — подтвердил Роман, — его зовут… звали Уанн. По крайней мере я знал его под этим именем, хотя, возможно, были и другие.

— Как он сюда приходить и как он умирать?

— Он дрался и погиб. А вот как он оказался тут, не представляю, — Роман вздохнул и поднялся на ноги, — но похоронить его мы должны. Тут хорошее место. И, волчонок, вот он, твой колодец… В двух шагах.

Колодец был узким и глубоким, и на дне его была вода, потому что в ней дрожали и отражались звезды. Рассмотреть что-то еще в ночной глубине не получалось.

— Что мы сейчас делать? — осведомилась Криза. — Копать?

— Да, — подтвердил Рамиэрль, вытаскивая нож и принимаясь споро срезать дерн.

4

Полог палатки отдернулся, и внутрь просунулась голова гоблина. Граф узнал его — один из телохранителей регента и даже вроде какой-то их командир. Странно, но диковатые горцы со своим волчьим оскалом и рысьими глазами в последнее время казались Койле куда менее отвратительными, чем многие люди.

Гоблин, убедившись, что граф один, вошел и заговорил на довольно правильном арцийском языке:

— Почему ты тут? Твой император сражается, ты должен быть с ним.

— Как? — с горечью отозвался арциец. — Годой меня держит.

— Уходи, — посоветовал гоблин, — сейчас все готовятся к бою. За тобой никто не следит.

— Но… — Граф осекся на полуслове: он ответил горцу не задумываясь. И язык послушался его, хотя должен был выговорить что-то вроде того, что он счастлив находиться рядом с великим Годоем.

— Что? — Руки графа начали трястись. — Что?! Я… Я могу идти?! Меня отпускают?

— Знаю, — неожиданно сочувственно вздохнул гоблин, — господарь водит тебя на незримой цепи. Торопись. Когда он занят тайным, он отпускает всех, кого держит. Иначе ему не хватит сил на то, что он делает…

Как же он сам не догадался! Годой не может все время думать о нем, у него есть другие дела. Это он сам вбил себе в голову, что побег невозможен, а на деле можно было сбежать десятки раз, когда регент бывал занят. Койла торопливо набросил плащ. Скорее отсюда! У него будет возможность честно погибнуть в бою. Может быть, он даже найдет, кому излить душу. Говорят, новый Архипастырь — мудрый человек и многое повидавший. Он поймет…

Гоблин смотрел на Койлу загадочными раскосыми глазами, и граф, сам не понимая почему, протянул ему руку, которую тот охотно пожал. Выскользнув из палатки, Койла, внутренне холодея, направился к коновязи, где мирно стоял его жеребец. Его не задержали. Годой был уверен, что окончательно сломил волю своих жертв. Ну, мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним! Граф с улыбкой — с настоящей улыбкой! — вставил ногу в стремя. Главное — не подавать виду, что происходит нечто необычное, его столько раз видели рядом с регентом, его пропустят… Только бы Ландей поверил и оставил в армии. Кем угодно… Только бы драться. Завтра, послезавтра, до конца войны. Он станет искать смерти и найдет, а если… Если придется выжить, когда все кончится, вступит в эрастианское братство.

5

Корни у седой травы были совсем коротенькими и уходили в глубину не больше, чем на треть длины клинка, да и почва оказалась мягкой и податливой, копать такую — одно удовольствие.

Орка и эльф трудились не покладая рук, и когда черный силуэт Пятиглавца окружил малиновый утренний ореол, могила была готова. Роман завернул тело Уанна в старенький плащ и с помощью отыскавшейся у него же в мешке веревки бережно опустил на дно. Криза, всю ночь не щадя рук помогавшая спутнику, скромно отошла в сторону: прощание с другом — дело мужское, а Рамиэрль смотрел и смотрел вниз, не решаясь бросить в могилу первую горсть земли. Теперь либер знал, кто погибал, когда он пил рябиновое вино у старого Рэннока. Вот почему в Рыжем лесу не нашлось следов Уанна — старик не дошел туда. Однако не похоже, что он встретил свою смерть здесь, на Седом поле, хотя и ходил малопонятными даже Эмзару тропами… Скорее он приполз сюда умирать. На теле старого мага не было ран, он казался погибшим вчера, но бард не сомневался: Уанн погиб давно. Погиб в страшном магическом противостоянии, когда борющиеся питают заклятия собственной жизнью. Но кто был противником Уанна, самого могущественного из Преступивших? Одолеть мага-одиночку мог лишь кто-то, обладающий не просто огромной силой, но и великими познаниями в Недозволенном! И вряд ли это был Примеро.