В маленьком душном помещении наверху, с тусклым освещением, как в американских барах, где к легкому запаху марихуаны примешивался аромат освежителя воздуха, Тайгер доверительно сообщил Саре, что поведение Адама всех поражает. Это было отвратительно, сказал Александр, а хуже всего то, что Адам отказался извиниться. С видом человека, который принес последние новости, Викки поведала, что, по ее мнению, Адам Фоли — самый большой грубиян на свете.

Так продолжалось некоторое время. Может, стоило выяснить заранее, что от Адама скрыли место сегодняшней встречи, думала Сара. Но ведь и в этом случае она ничего не могла бы изменить. Потом она сообразила, что ей нужно последить за собой и не пить много, ведь ей предстоит возвращаться домой сегодня в полночь, а не завтра утром. При этой мысли ей захотелось упиться в стельку.

Начались танцы, какая-то актриса выступала на сцене с шуточками о трансвеститах — по словам Рози, эта женщина изображала мужчину, который изображает женщину. Отбросив сдержанность, Сара поглощала клубный коктейль с шампанским, и тут по ступенькам поднялся Адам Фоли и подошел вплотную к их столу. Ночь выдалась холодная, он надел длинное, почти до пят, пальто.

К ее крайнему изумлению он произнес:

— Я пришел извиниться.

Повисло молчание — все внимали с безотчетным волнением.

— Прошу прощения. Я виноват. Сожалею о своем поведении. Ты меня извинишь? — Не дожидаясь ответа, он подвел итог: — Вот и хорошо. Инцидент исчерпан. Воевать не из-за чего. А теперь можно мне сесть и выпить?

Никто не отвечал. Адам придвинул к себе стакан, налил вина из стоявшей на столе бутылки. Сара, уже списавшая со счетов этот вечер, теперь дрожала от возбуждения. В его присутствии — Адам сел к ней вплотную — на нее накатывала предобморочная дурнота. Молчание нарушил Александр, спросив, не желает ли кто поесть в «Красном ангеле» или в индийском ресторанчике.

Стали обсуждать варианты, где и что можно отведать. Адам повернулся к Саре спиной. Она сидела возле квадратной колонны в стиле арт-деко, которая подпирала — или делала вид, что подпирает, — черный с золотом потолок. Не снимая пальто, Адам сел так, что задвинул Сару глубже в нишу возле колонны, отрезал ее от компании.

Еще хуже стало, когда Адам переставил свой стул так, что сиденье врезалось ей в колени. Он придавил ее к стене, Саре стало больно. Она не знала, что делать, а вокруг никто ничего не замечал. Возбуждение разгоралось сильнее оттого, что Сара не понимала, какую игру Адам затеял на этот раз. Но если она поставит себя в смешное положение, попытается выползти из своего угла или начнет взывать о помощи, все будет кончено. А вдруг он сдавит ее так, что поранит?

И тут Адам поднялся с места. Пола пальто упала Саре на лицо, толстая, душная масса твида. Вскрикнув, Сара оттолкнула Адама. Он отступил, оглянулся через плечо и «очень удивился»:

— Господи, когда ты успела забиться в этот угол?

Словно он ее не замечал. Словно она ничего собой не представляет — не женщина, не человек, пустое место. Он говорил о ней, как о собачонке, забравшейся под кровать, и на миг Сара засомневалась, показалось, будто все, что было между ними, все, что они делали вместе, ей померещилось. Это длилось всего мгновение, но обругать Адама Сара так и не смогла — слова не шли с языка.

Все отправились перекусить. Почти все. Она услышала слова Адама, ее сердце сделало сальто и с громким ударом вернулось на место.

— Значит, карри.

На лестничной площадке он отступил в сторону, пропустил вперед Рози и Викки, а потом двинулся вперед, предоставив Саре плестись в хвосте. Горло у нее пересохло и как будто распухло. Сзади на его пальто, почти на уровне пояса, остался размытый отпечаток ее красных губ. Почему этот отпечаток так волновал ее, почему сомнения только усиливали возбуждение? Никогда прежде она не задавалась такими вопросами. Если Сара и была пьяна, хмель уже выветрился, но шла она медленно, словно с трудом нащупывая ступени.

С силой распахнулась входная дверь. Сара едва успела выставить вперед руки, чтобы удар не пришелся по лицу, а привратник или швейцар громко проворчал: «Ну и подонок!»

Друзья уже вышли на улицу. Наверное, Адам сказал им, что Сара поехала домой, поручила ему попрощаться за нее. Она с горечью подумала, что все уже привыкли к ее ранним уходам, а вот Адам на этот раз задержится. На парковке было темно, машины разъехались, посреди на асфальте переливалась лужа бензина. Сара обошла лужу, высматривая свой автомобиль, и увидела одинокий огонек.

Сигарета. Адам сидел на крыле чужого автомобиля и курил. Когда Сара, вздрагивая всем телом, подошла вплотную, он вынул сигарету изо рта, зажал ее двумя пальцами и медленным, плавным жестом вложил Саре в рот.

Почти в тридцать два года — рановато, пожалуй — Сара обнаружила в себе зачатки эксцентричности. О необычном романе с Адамом Фоли она предпочитала думать пореже, поскольку мысли могли нарушить или вообще уничтожить атмосферу отчужденности и холодности между ними. Но это решение было не менее эксцентричным, чем сам роман. Кроме того, ей не хотелось никого пускать в свой дом. Она дважды приглашала мать — сразу после смерти отца и совсем недавно, — но ее отказ доставил Саре прямо-таки смешное облегчение. После каждого отказа, вернувшись домой, она наслаждалась роскошью уединения, выпивала и засыпала в одежде прямо на ковре.

Она чувствовала, что лучше вообще никого сюда не звать, даже (и это открытие удивило ее) Хоуп и Фабиана. Сара немного развлеклась, перебирая способы полностью оградить себя от гостей: например, развесить на стенах порнографические снимки, никогда не делать уборку, ходить по дому голой.

Однако в тот вечер, когда Сара ждала Джексона, от крайних мер пришлось отказаться. При мысли об этом визите Сара застонала и принялась корчить рожи перед зеркалом — еще одна эксцентричная привычка, помимо склонности разговаривать вслух с самой собой. Джейсон зайдет, потому что он сейчас в Лондоне, приехал по ее делам и напросился к ней. Ну и что? Он мог бы сообщить ей новости по телефону или в письме, но можно сделать это и при личной встрече, ведь они оба в Лондоне. Джейсон позвонил в колледж после ее семинара — и что еще она могла сказать? Он даже не заметил, как мрачно прозвучало ее согласие.

От шрамов после прыщей, старой одежды и акцента он, конечно, не мог избавиться, но мог бы хоть принять ванну и вымыть волосы. Колин Райтсон, старая развалина, несколько месяцев назад в приступе жалости к себе поведал Саре, что, помимо артрита и снижения слуха, страдает еще одним недугом — утратой обоняния. Когда Джейсон переступил порог ее дома, Сара и сама была бы рада лишиться обоняния, к сожалению слишком хорошего. Одежда Джейсона пахла землей, кожа и волосы — застарелым потом.

Она предложила ему выпить и уселась как можно дальше от гостя. Большую часть дня Джейсон провел в архиве, искал записи о членах семьи Райанов, нашел всех детей Джона Уильяма и Анны Элизабет Райан, проследил судьбы некоторых из них. Заметив, как торопливо и словно украдкой он проглотил джин — можно подумать, кто-то покушался на его порцию, — Сара предложила налить еще. Джейсон покачал головой.