— Я рассказал все, что у меня есть, — сказал клерк.

— Слишком невнятно.

— Но я больше ничего не нашел.

— Должно быть что-то еще.

— Ничего нет.

— Насколько сильно ты старался?

— Как бы внимательно я ни смотрел на лист бумаги, ничего нового на нем не появляется.

— Откуда доставляли оборудование?

— Вы хотите, чтобы я отследил грузовой рейс, сделанный пятьдесят лет назад?

— А ты можешь?

— Никаких шансов. Мне очень жаль, майор, но речь идет о древней истории. С тем же успехом вы можете спросить, что ели на обед неандертальцы миллион лет назад в четверг.

Без десяти восемь в доме Джанет Солтер установилась полная тишина. Ощущение приближающейся катастрофы передавалось от одного обитателя дома к другому. Женщина-полицейский поднялась по лестнице и встала возле двери. Ее напарница подошла еще ближе к окну. Петерсон смотрел на улицу. Джанет Солтер поправляла книги на полках в гостиной, выстраивала корешки в одну линию. Короткие точные движения костяшками пальцев правой руки.

Ричер удобно устроился в кресле. Его глаза были закрыты. Он знал, что, пока не прозвучит сирена, ничего не произойдет.

Часы тикали.

Было без пяти восемь.

Осталось восемь часов.

Часы в голове Ричера показали ровно восемь. Ничего не произошло. Мир снаружи оставался ледяным и тихим. Тишину нарушали лишь свист ветра и шорох замерзших ветвей, да еще подрагивала замерзшая земля.

Одна минута девятого.

Ничего не произошло.

Две минуты девятого.

Ничего.

Ни единого звука.

Тишина.

Никто не появился.

Петерсон посмотрел на Ричера, и тот пожал плечами. Джанет Солтер выглянула в окно. Никого. Женщина-полицейский сделала шаг в коридоре, и Ричер услышал, как скрипнула половица у нее под ногой.

Три минуты девятого.

Ничего не происходило.

Четыре минуты девятого.

Пять.

Шесть.

Семь.

Ничего не происходило.

Ни звуков, ни сирены.

Совсем ничего.

В четверть девятого они перестали волноваться. Петерсон был уверен, что перекличку не могли отложить. Тюрьмы живут по жесткому расписанию. Если камеры не закроются на ночь ровно в восемь, об этом будет сделана пометка в журнале, и охранникам придется писать рапорты в трех экземплярах с подробными объяснениями. Слишком много мороки, никто не нарушит расписание без особых на то причин — например, мятежа, — но в таком случае сирена уже включилась бы. Значит, у них не вышло. Или за словами адвоката ничего не стояло.

Все спокойно.

— Ты уверен? — спросил Ричер.

— Абсолютно, — ответил Петерсон.

— Так докажи. Подкрепи свои слова делом.

— Как это?

— Отправляйся домой.

Так Петерсон и сделал. В двадцать минут девятого он надел куртку, прошел по подъездной дорожке, сел в машину и уехал. Джанет Солтер перестала поправлять книги и снова взялась за чтение. Женщина-полицейский, занимавшая пост в коридоре, присела на верхнюю ступеньку лестницы. Ее напарница в библиотеке отошла от окна. Ричер сидел на кухне и размышлял, стоит ли беспокоить Джанет Солтер или можно самому сварить себе кофе. Он знал, как работает такая кофеварка. Такой же пользовалась его мать, хотя она была француженкой. В конце концов он сам включил кофеварку. Ричер слушал, как булькает и шипит аппарат, а когда все успокоилось, налил себе чашку. Он поднял ее в насмешливом салюте, глядя на свое отражение в окне, и сделал первый глоток.

В восемь тридцать зазвонил телефон в коридоре. Женщина-полицейская поднялась с верхней ступеньки и взяла трубку. Попросили Ричера. Голос из Вирджинии. Женщина показала на глаза, а потом на дверь. Ты присмотришь за дверью, а я дам тебе возможность спокойно поговорить. Ричер кивнул, сел и взял трубку.

— Сорок тонн снаряжения для экипажей самолетов, оставшегося после Второй мировой войны, — сказал голос.

— Не слишком понятно.

— Расскажи мне, чем вы там занимаетесь. Мой человек сделал все, что в его силах, но больше он ничего не знает.

— Какого рода излишки остались после Второй мировой войны?

— Ты шутишь? Самые разные. Атомная бомба все изменила. Если раньше имелось много самолетов, оснащенных маленькими бомбами, то теперь осталось мало самолетов с большими бомбами. Там может лежать сорок тонн нижнего белья пилотов. Кроме того, осуществлен переход от самолетов с пропеллерами к реактивным двигателям. У них были шлемы. Может быть, это сорок тонн устаревших кожаных шлемов.

— Мне бы сейчас не помешал один из них.

— Кончай ныть.

— Какая здесь температура?

Небольшая пауза.

— Минус двадцать шесть градусов.

— Кажется, что больше.

— Больше и будет. Новости канала погоды выглядят ужасающе.

— Спасибо за доброту.

— Ну, ты сам спросил.

— Шлемы и нижнее белье?

— Это должно быть как-то связано с общей сменой оборудования или с уменьшением числа членов экипажа. Или с тем и другим.

— А есть какая-то информация по архитектуре самого здания?

— Планы исчезли много лет назад.

— Ладно, — сказал Ричер. — Спасибо.

— Мой парень заговорил. Из Форт-Худа. Все получилось, как ты сказал.

— Я рад.

— Я твоя должница.

— Мы в расчете.

— Нет, это моя первая большая удача.

— Неужели? А как давно ты занимаешь эту должность?

— Две недели.

— Я понятия не имел. Ты говоришь так, словно командуешь подразделением всю жизнь.

— Я не уверена, что это комплимент.

— Ну, так задумывалось, — сказал Ричер.

— Тогда спасибо.

— Тебе бы следовало сейчас праздновать успех.

— Я отослала всех своих людей.

— Хороший шаг. И скажи, что это их заслуга. Они оценят, но начальство будет знать, кто сделал всю работу. И ты получишь двойной выигрыш.

— Ты так поступал?

— Всегда. Я делал вид, что сам почти ничего не делал. И во многих случаях так и было.

— В твоем досье написано совсем другое.

— Ты все еще читаешь это старье?