Не отдавая себе отчета, при выборе новых проректоров и деканов Водовзводнов руководствовался правилами, выработанными до него и без него, еще в старосоветские времена. Кандидату к лицу очевидное здоровье (прочность фигуры, крепкая шея, деревенский румянец), а также умеренная расторопность исполнительного человека, не обсуждающего правила и распоряжения до тех пор, пока начальство не прикажет их обсуждать. Дураков на руководящие должности, само собой, не брали, но ум избранников выражался не в смелости самостоятельных идей, не в таланте распорядительности, а в скорейшем понимании и учете того, как действует система.

Но румянца хватало не всегда. К румянцу шла укорененность в народ, прописанная в трудовой книжке. Хорошо, скажем, если кандидат в начальники успел на год-другой нырнуть в бочаги какой-нибудь пролетарской или колхозной профессии. Не в продавцы, конечно, или, чего доброго, в младшие научные сотрудники. Лучше в стропальщики, экскаваторщики, доярки или, скажем, в оперативники. Из оперативников выходят прекрасные деканы, почти такие же замечательные, как из вагранщиков или флюсоваров.

Конечно, обращали внимание и на имя-отчество. Идеальный вариант: неброское городское имя и пахучее, настоявшееся патриархальное отчество – Сергей Лукич, Анатолий Мефодьевич, Валерий Игнатьевич. Отчества, связанные с эпохой революционной романтики, также встречали с теплотой. Ибо что предъявляет нам отчество Стиндович или Владленовна? Оно доказывает, что сыновья и дочери связаны с верностью не в первом поколении. Отцы были верны строю, значит, будут верны и дети.

Случались отчества безнадежные, о которых и говорить не стоит. А иные вызывали проницательное недоверие, что порой похуже откровенной некондиции. Взять, к примеру, Борисовичей, Львовичей, Аркадьевичей, даже Михайловичей с Ильичами (если, конечно, Ильича зовут не Владимир). Тотчас руки тянулись к личному делу. Какое отчество было у отца? А? Не Аркадьевич ли тот Борис? Не Борисович ли этот Аркадий?

Глядя на богатырскую, но не будоражащую стать Елены Викторовны Ошеевой, на ее чистую кожу, на крепкие витки русой косы, закрученной в венок, Водовзводнов невольно поддавался обаянию крестьянской силы, непоказного трудолюбия молодой женщины. Ошеева не вышла замуж, имела небольшую практику в бюро Серованова, жила в однокомнатной квартире где-то на восточных окраинах города. Отец Ошеевой из военных, мать работает во ФСИН, и училась Елена – теплый плюсик – здесь, еще в ОЗФЮИ. По рекомендации того же Серованова Елена Викторовна помогла ректорату наладить и упорядочить работу с иностранными грантами: щекотливая статья поступлений, тут подход нужен.

А еще – последняя подсказка – недавнее происшествие на юрфаке. Деканом тогда был Быкин Антон Романович, цивилист. Шестидесятилетний, плотный, закрашивающий седину, с красным, словно неизбывно разгневанным лицом. Видимость, не более – деликатнейший на деле человек. Как-то в неприемный день входят к нему в кабинет трое. Молодые парни, чеченцы. В новостях тогда то и дело звучало: Гудермес, Новый Шарой, Ачхой-Мартан. Война. При этом в университете немало чеченцев, не только московских, но и из самой Чечни. Некоторые просто учатся. А некоторые чувствуют себя то ли на фронте, то ли в партизанском отряде. А как иначе? У кого-то разрушен дом, у кого-то погибли родственники, и конца войне не видно. Среди второкурсников тогда числился некто Дауд Ялхоев. Летнюю сессию он не сдал, на третий курс не переведен, на занятиях не появляется.

Так вот. Входят в кабинет к Быкину трое. Секретарша пыталась остановить, да куда там. Вошли, дверь за собой прикрыли. Давай, говорят, вопрос решать. У нас брат здесь учится, надо ему помочь. Разговаривают дерзко. У Быкина и без того лицо всегда гневное, а тут он еще и рассердился. По какому, говорит, праву, вы врываетесь в кабинет? Немедленно вызываю милицию. Тут двое подходят к Антону Романовичу – третий у двери остался, – выволакивают из-за стола, и по носу ему. Быкин кричит, лицо в крови.

Вдруг дверь открывается, и входит Ошеева. Какие-то вопросы у нее по делам кафедры были к декану. Чеченец, который дверь подпирал, едет на подошвах по полу, удержаться не может. Вошла, видит эту сцену, растерялась, конечно, немного. А кто бы не растерялся? «Что здесь происходит?» – спрашивает. Чеченцы видят, вошел посторонний человек, женщина, может, еще кто-то явится следом. Бросили Быкина и мимо Елены Викторовны направились к выходу. «Подумай как надо, – говорит один, оборачиваясь. – Через три дня здесь будь». И исчезли.

Быкин чуть живой добрался до стола и в кресло осел. Что же это делается, повторяет чуть слышно. Что же это такое? Через полчаса на такси домой уехал, а после до конца учебного года уже не возвращался – сердце. Разумеется, про случившееся тотчас узнал весь университет. Причем уже через день пошли разговоры, что Елена Викторовна спасла декана, вступив с чеченцами в поединок. Рассказывали, мол, одному она нанесла удар такой силы, что тот не устоял на ногах, а четыре других убежали.

Ошееву пригласили в ректорат, и Водовзводнов, объявив ей благодарность, вызвал Кожуха, и втроем они до вечера обсуждали проблемы безопасности. Почему в университет может войти кто угодно с улицы? Сегодня к декану, а завтра к ректору. Как устроить пропускную систему? Кто будет отвечать за охрану? И в этих вопросах Елена Викторовна показала себя знающим человеком и даже набросала приблизительную смету. Через неделю на входе уже смонтировали турникеты, как в метро, и два охранника в черной униформе проверяли студенческие билеты и преподавательские удостоверения. В это же время вышел приказ о назначении Ошеевой Елены Викторовны деканом юридического факультета.

Почти год писал код, придумывал, рисовал. Не каждый день, даже не каждую неделю, всегда по ночам. Та консультация по французскому давно казалась листком из выцветшего альбома. Только ведь неправда одна не ходит: теперь ухо то и дело выхватывало из гомона разговоры о подарках, о репетиторстве, о поступлениях за деньги. К сентябрю сайт можно было запускать, но тут Сольцев все перерешил. Начался учебный год, и на переделку ушла вся осень. Но однажды перед рассветом, в конце ноября, Сольцев увидел воочию то, о чем грезил столько дней и ночей. Красные комнаты, черные потолки, строгие буквы. В ту ночь он уже не ложился, пытался представить, какая жизнь здесь вот-вот зашевелится.

Однако прошло две недели, а сайт был пуст. Сольцеву казалось, что он поселился в огромном замке, бродит из зала в зал, поднимается и спускается по чугунным лестницам. Приходило даже в голову, что в таких мрачных помещениях никто и не должен появиться: он так и останется единственным хозяином, посетителем, автором и читателем сайта скорби.

На главной странице был приколот свиток с обращением:

Там, где учат закону, все законно. Те, кто учат праву, всегда справедливы. Иначе учителя не вправе учить и оценивать