Наконец лязгнула дверь и был дан приказ на выход с вещами. Вещи отсутствовали, кроме Чеченца, весело запрыгнувшего на мою зашеину.

В каком-то тусклом и стандартном кабинете следователь Бондарь, смятый от бессонницы и болей в желудке, прочитал краткую лекцию о неотвратимости наказания и взял подписку о невыезде из Ветрово.

Расставание с любителем кефира было без печали, и я, выбравшись за ворота каталажки, обнаружил, что мою персону встречают, как контр-принца на Багамских островах.

Почетный автомобильный кортеж из импортных колымаг в серенькой притюремной местности видение не для слабонервных. Горожане пугливо переходили на противоположную сторону улицы и ускоряли шаг. Бритоголовые личности у лакированных бортов как-то не располагали к душевной щедрости и улыбкам. Господин Соловьев отмахнул мне — добро пожаловать в мир криминала, сукин ты сын!

Я плюхнулся на сидение новенького БМВ, обтянутое красной кожей, и перед моим болезненным взором поплыли улочки родного городка.

Ветрово жил по своим земным законам — в витринах продолжали танцевать елочки, украшенные товарным ассортиментом, люди скандалили на автобусных остановках, кричали дети…

Кажется, ничего не изменилось, Новый год ухнул в расщелину прошлого, затянув в свою смертельную воронку несколько тысяч человеческих жизней.

Господин Соловьев, сидящий на переднем сидении, кажется, решил дать обет молчания и молчал, как дикарь на пальме необитаемого острова. Я тоже не был расположен к разговору по текущим проблемам. Первым не выдержал мой приятель, обернулся:

— Ну, что, блядь, вляпался по самые уши?

— Вляпался, — не спорил я.

— А мы вытаскивай!

— Разве не мать моя?

— Мать-мать, твою мать! Ей наврали с три короба, что сыночка повязали в кинотеатре после утренника, — скрипел зубами от злости. — Все вместе тащили. Откупили за десять «лимонов».

— Мало, — понял я. — Но отработаю, товарищи.

— А вот этого не надо, — вскричал Соловей. — Хватит, Чеченец. Я тебя просил — не делать резких движений. А ты?

— А что я?

— И он ещё спрашивает, морда хамская? — и принялся крыть меня последними словами, напомнив события последних дней.

— Ничего не знаю, — отвечал я твердо. — Лаптева огорчили без моего участия.

С моим спутником случилась истерика: он так хохотал, что едва не вывалился из лимузина.

А моя «Нива», сгоревшая дотла, на месте преступления, вопрошал он, а СВД, прикупленная мною по случаю у «завхоза» Натана, блин, Соломко?.. Машину с винтовкой украли, валял я дурака. Почему должен отвечать за чужие действия?

— Чеченец, — наконец признался Соловьев. — Ты меня достал своими инициативами. Застрелись, и всем будет хорошо. Даже тебе.

— Неплохая идея, — согласился. — Только, боюсь, промахнуться.

Посмеялись и перешли на обсуждение новой ситуации, которая возникла после новогодних развеселых праздников.

В настоящее время «слободские» находятся в паническом состоянии: МПСовско-ментовская бригада, являющаяся их как бы «крышей», уничтожена неизвестным отрядом народных мстителей. Пользуясь случаем, предложил Соловушка, можно взять бизнес «слободских» под контроль.

— Не о том думаем, господа, — заметил я. — Нужно выяснить, кто замочил МПСовскую команду? И зачем? А вдруг мы следующие?

— Мы на своей территории, и наш бронепоезд стоит на запасном пути, проговорил господин Соловьев. — Хотя все верно: хочешь мира, готовься к войне.

— Кажется, там один остался, можно его…

— Не, помер, — отмахнулся приятель. — Надо с «ворами» поботать.

— Не помогут, — сказал я. — Видел картинку: там работали беспредельщики и профессионалы.

— Только пугать не надо, — возмутился Соловей. — И у них есть Ф.И.О. и биография.

— Тогда какие проблемы: мы найдем их, они найдут нас. И — бах-бах! Думаю, все будут довольны!..

— Иди ты, Чеченец, знаешь куда?..

Я знал — домой, куда мы со всем бандитским апломбом скоро и подкатили. Праздник ещё гулял по панельной коммунальной коробке, но во дворе на свалке уже умирали елки, сугробы были загажены канифольной по цвету мочой декоративных собак, а люди втягивались в обыденную лямку бесконечных дел.

В квартире сохранился запах прошлого — от мандарин и промасленной бумаги, кинутых в кухонное ведро. Я поставил чайник на пламя, нашел банку со смородиновым вареньем — больше ничего не надо в этой жизни: сидеть в теплой кухоньке и гонять чаи с полезным для здоровья продуктом.

Потом накрутил диск телефона — мама была на операции, и я попросил передать, что с её сыном все тип-топ, то бишь в порядке.

— Ой, а я вас знаю, Алеша — услышал молоденький голос. — То есть наслышана… Я — Виолетта, я с вашей мамой…

— Представляю, что родная обо мне?

— Нет-нет, она все только хорошее…

— Вы ей не верьте, Летта… Я могу укусить.

Ох, мама-мама… Зачем меня родила? Мы все рождаемся рабами. Потому, что появляемся в стране, поверженной на колени псевдопросветительскими, утопическими выкладками.

Мы рождаемся в стране чудовищных догм, бесконечных экспериментов над здравым смыслом, скоморошьей лжи, поточного обмана.

Мы рождаемся в полувоенной казарме под упреждающий лязг гусениц, под истерические вопли здравниц и проклятий мордатым вождям, заплывшим от самодовольства и жира.

Мы рождаемся, чтобы давиться холопской фуражной пищей. Мы рождаемся, чтоб умереть, потому, что рождаемся в стране, где все годы — годы активного солнца. И поэтому жить без панамы не рекомендуется.

Пропахший смородиновым вареньем, я забылся в болезненно-потном забытье и привиделся мне странный сон: будто лежу в склепе, и даже не в склепе, а в гробу и чувствую омерзительный запах тления. Потом понимаю — рядом труп. От этого осмысления меня передергивает и вдруг… труп оживает и говорит знакомым голосом:

— Вообще-то, Алексей, изделие рассчитано на одного индивидуума. Нехорошо. — И узнаю голос Лаптева. — Мало того, что ты меня пристрелил, как собаку, ну еще, понимаешь…

— Прости, — говорю я, — так получилось.

— Получилось? — недовольно говорит. — И что добился своим непродуманным проступком?

— Не знаю.

— Вот так всегда вы, молодежь. Сначала делаете, а потому думаете. Такую коммерцию мне сбил, поганец. Ну ничего, надеюсь, тебе кишки выпустят до самых до Спасских ворот…

— К тому идет, — согласился. — Все что-то ищут на даче. Что?

— Ха-ха, — жизнерадостно захохотал труп. — Пусть ищут, да не найдут.

— А что?

— Так я тебе и сказал, убийца, — запыхтел. — Влез в мою индивидуальную лодку и ещё вопросы задает, наглый такой.