– Черт, ты прямиком из кафе «Опера», верно?

Мы медленно двигались вдоль улицы Графиквэген – я в своем бежевом пальто, с давно не стриженными и неухоженными волосами и Томас в скинхедском прикиде и с бритым затылком. Несколько раз кто-то из группировки предлагал мне побрить череп и называл меня трусом, когда я отказывался. Кроме прочего, это был еще и вызов на драку, но я, хотя и был доволен их компанией, не хотел таким образом подтверждать свое право быть с ними. Волосы я хотел сохранить.

– Слушай, – сказал я Томасу, – я на днях встретил твоего отца.

– И что?

– И… я знаю, тебе все равно, но… – Я остановился, чтобы посмотреть Томасу в глаза, и продолжил: —…кажется, есть некоторый риск, что он убьет себя.

Томасу удалось сохранить невозмутимый вид, но я видел, как тяжело это ему далось. Что-то в его линии рта, что-то в его глазах, внезапная мягкость, которая пронзила его, прежде чем он сжал челюсти и снова зашагал.

– И что, черт возьми, ты думаешь, я должен с этим делать?

– Ничего. Просто думал, что ты хочешь знать.

– Я не хочу знать.

– Хорошо. Забудь об этом.

Мы подошли к окнам подвального этажа, откуда доносилось пение: «Не люблю туристов! От туристов тоска!»

* * *

В середине февраля, за несколько дней до того, как мы узнали правду о Паре мертвецов, я отправился в путешествие с Сусанной. Раньше моим самым частым спутником была Петронелла, но, поскольку ее уволили с работы, она проводила дни почти исключительно в конфликтах с Кассой социального страхования и за едой. Петронелла набрала столько килограммов, что все больше походила на свой луговой образ, и редко спускалась в прачечную.

Как только я поближе узнал Сусанну, дискомфорт, который я испытал рядом с ней, сменился тревогой. Ее сущность заключалась в пустоте. Поскольку пустота сама по себе не имеет образа, невинная и чистая девочка, в виде которой она показывалась на лугу, была временным вариантом.

Из всех нас путешествия нанесли ей меньше всего вреда. С другой стороны, интенсивное взаимодействие с жизнью и своей собственной пустотой сделало ее хрупкой и по-своему неуверенной, как будто бы она медленно исчезала из мира.

Прежде чем войти в душевую, мы некоторое время постояли перед футболкой, висящей на стене. К этому моменту я знал, что это Сусанна ее повесила. Она участвовала в расследованиях Гарвардского скандала[29] и считала, что Пальме стал таким же представителем власти, как и все остальные. Она указала на карикатуру и сказала:

– Ему можно было поверить. Что все станет так, как он говорит. Мы снова встретимся, товарищи. Общими усилиями все исправим и будем вместе. Это была мечта, которую он продал.

– Но мы же вместе.

– Да. Но только мы. И только сейчас. Больше никто. Я думаю, именно поэтому люди ненавидят Пальме. Его избрали за мечту о единении, в которую он даже сам не верил.

– Пошли.

Мы пошли в душевую. Мы были на лугу. Мы двигались там без особого удовольствия. Я сделал радугу, а Сусанна лежала в траве и смотрела на нее. Затем она села и собрала остатки Ребуса, а я остановился и уставился на черную стену. Мы вернулись.

Радости луга утратили часть былого блеска. Всегда есть точка насыщения. То, что было в ванне, к этому времени уже так поблекло, что стало светло-серым. В сером плавали белые прожилки, так что это все больше напоминало сперму. Невозможно сказать, было ли это причиной или следствием усталости луга. На лугу все же было лучше, чем в обычном мире, где ты тащишься по жизни в поддельном теле, но разочарование снова начало нарастать.

Как будто чего-то не хватало, как будто нужно было сделать еще один шаг.

* * *

Через два или три дня после моего путешествия с Сусанной Оке обнаружил кровь. Поскольку я был ближе всех и часто сидел дома, он прибежал ко мне домой и постучал. Оке также изменился с момента сбора. Теперь он ходил в спортзал пять дней в неделю и принимал анаболические стероиды, от которых так раздулся, что ему пришлось приобрести новый гардероб. В тот день на нем были спортивные брюки и клетчатая рубашка с закатанными рукавами, так что на предплечьях были заметны вены.

Вдоль утоптанной дорожки, ведущей от прачечной к воротам, виднелись следы пролитой жидкости. Это могло быть что угодно. Кофе, растительное масло. Я собирался Оке так и сказать, но, когда он открыл дверь и указал на пол, я заткнулся. В последние месяцы я видел достаточное количество крови на различных стадиях свертывания – на коже, на плитке и цементе, чтобы понять, что собой представляет след на мраморном полу. След свежих пятен и лужиц тянулся дальше по лестнице до двери Пары мертвецов.

То, что мы не бросились сразу к их двери или не вызвали скорую помощь, кое-что говорит о нас. Первым делом мы пошли в прачечную и принесли ведро, швабру и тряпку, а затем потратили десять минут, аккуратно ликвидируя следы крови.

Когда ступеньки и площадка были вымыты, мы также протерли и убрали все в прачечной, вымыли ведро и поставили все хозяйственные принадлежности обратно, а потом пошли к Эльсе. Существовало негласное постановление, в котором говорилось, что она – первая и ее нужно обо всем информировать.

Эльса теперь почти всегда была дома. Те изменения, которые начались с того, что она сняла фотографии со стены, продолжались, и никто больше не приходил к ней в гости. Однажды в середине января Деннис сидел у нее на коленях, и в порыве временной слабости она сильно укусила его в плечо. Он плакал и кричал, и все закончилось тем, что Эльса, желая оградить близких от себя, попросила оставить ее в покое.

Она набрала несколько килограммов, потому что почти полностью перешла на мясной рацион. В ее желании все объять было что-то от каннибализма, а пережевывание и проглатывание полусырого говяжьего филе было разумной компенсацией, раз уж человеческое мясо было недоступно.

Мы с Оке рассказали ей обо всем, что видели, и она пошла с нами к квартире Пары мертвецов. Позвонили в дверь, но никто не подошел и не открыл. Не хотелось звать посторонних, пока мы не выяснили, что произошло. Даже не надеясь, что дверь откроется, я нажал на ручку. Дверь была не заперта. Мы осмотрелись на лестничной площадке, вошли внутрь и закрыли за собой дверь.

Если бы Пара мертвецов также путешествовала с нами, я бы понял их и не отнесся бы к увиденному в квартире с предубеждением, но, когда я это все увидел, это показалось полным безумием, и я хочу предупредить чувствительных читателей.