Она сидит в другом углу дивана. По ее склоненной позе Хендрикс понимает, что руки у нее тоже связаны за спиной.

— Вам не больно, миссис Уэлфорд?

— Вы шутите?

Он оборачивается на уютный звук вспыхнувшего газа, видит в его голубом сиянии Доната, склонившегося над кухонной плитой.

Донат греет воду в ковшике.

— Может, и не получилось так, как я рассчитывал, — сипит Эдди, — зато мы дали им повод к размышлению. Они ребята сообразительные, им хватит ума понять, что они наломали дров. В сложившейся ситуации им придется посоветоваться с Виктором.

— О чем же вы тогда беспокоитесь?

Он не отвечает. Сидит себе, смотрит на мельтешащий силуэт Рой-Роя и прислушивается к домашним кухонным звукам.

Карен ждет.

— Не будут они ни с кем советоваться, — говорит она наконец, — и вы это знаете.

— И все-таки я могу нас вытащить.

— Ха-ха!

— Поверьте, это сработает.

— Почему я должна вам верить?

— Потому что я пытаюсь вам помочь, миссис Уэлфорд, и я ваш единственный козырь. — Он поражен ее мужеством. Попала в такой переплет, а ей хоть бы хны, — В крайнем случае предложим им сделку. Но только в самом крайнем, хорошо?

— Думаете, от них можно откупиться? Купить их преданность Виктору? — С сомнением спрашивает Карен. — Он же им как отец родной.

— Когда дело доходит до денег, мы все говорим на одном языке.

Его внимание привлекает бульканье закипающей воды и негромкий скрежет ковшика, снимаемого с крючка.

Она прокашливается.

— У меня на шее колье, которое чего-то стоит.

На кухне наливают воду.

— Что это с тобой? — спрашивает он Доната, который входит с чашкой кофе и садится между ними на диван. — Какой-то ты пришибленный.

В темноте ему не разглядеть, насколько его физиономия пострадала — да и пострадала ли? — от удара стулом.

Не обращая на него внимания, Донат включает телевизор — старенький девятнадцатидюймовый «Зенит», и пультом убирает звук. Пробегает по каналам, перескакивая с Дэвида Леттермана[53]на шоу нудистов и обратно, и наконец останавливается на старом черно-белом фильме.

— Дьявол! — Хендрикс шмыгает носом. — Кофе-то какой ароматный. Может, угостим нашу гостью? Эй, дурень, я, между прочим, выиграл пари. Все по-честному. Он не едет. Как думаешь, не пора ли нам отправиться по домам?

На подбородке у Доната царапина загогулиной, волосы слегка взъерошены — вот и весь ущерб. В очках (таких же, как у Виктора, «бухгалтерских», в тоненькой металлической оправе, — парень нацепил их, чтобы смотреть телевизор) он похож на безобидного «ботаника», мирно попивающего кофе, пялясь на Одри Хепберн с Кэри Грантом[54]в этом, как его… ну, неважно. Хендрикс не помнит название фильма, зато может гарантировать, что если его супружница еще не спит, то у нее включен тот же канал. Ему даже кажется, что между ними установился контакт.

— Она еще не в курсе, но я собираюсь на это Рождество свозить ее в круиз, — гордо возвещает он. — На «Санлайне», первым классом до самого Сантьяго, в Чили. У нее там родня. — И после короткой паузы: — Ну ладно, сколько? Мы можем осуществить расчет прямо здесь. Чего канителиться?

Парни — ноль внимания.

В зубе пульсировало. Левый глаз заплыл. Чтобы отвлечься от боли, Хендрикс начинает развивать идею — хотя знает, как это опасно, — что жена смотрит на него через телевизор. Мэрион, которая тешит себя мыслью, что она ясновидящая, возможно, видит, как они сидят на этом дешевеньком диване при сумрачно мерцающем свете телеэкрана. Она знает, чем закончится кино, и поэтому у нее такое отсутствующее выражение лица. Разве она не предупреждала его, чтобы он не лез в это дело?

«Eddie said to say he loves you…»[55]

В мозгу у него вдруг вспыхивает образ Виктора Серафима, стоящего в прихожей их квартиры. Он явился передать послание лично. Что же он делает в данный момент? Крадется по темному коридору к ободку света вокруг двери в спальню?

Вспомнил! Фильм называется «Шарада». Хватит херней маяться, Эдди. Возьми себя в руки.

— Миссис Уэлфорд? — Он бросает взгляд на Карен и, видя, как она красива, понимая, как близки они к трагической развязке, задумывается — всего на секунду, — не обманула ли его интуиция в первом впечатлении о ней. Но он верит этой женщине, и слова складываются сами собой: — Что бы ни случилось, миссис Уэлфорд, я хочу, чтобы вы знали: делая свою работу, я вовсе не собирался подвергать риску ни вас, ни вашу семью.

Карен что-то пробормотала в ответ, но Хендрикс не расслышал.

Дверь открывается. Мэрион сидит в постели. Она в розовом пеньюаре, купленном им вчера в магазине «Лорд и Тейлор», — кусок красивой жизни, которую он так давно ей обещал, что это уже не смешно, но на экране не Мэрион… На экране — Одри Хэпберн с тревожно распахнутыми глазами.

Господи боже мой! Не Мэрион… Хендрикс отводит глаза и видит тот же кадр, отраженный в стеклах идиотских очков Доната, — она ничего не знает. У него вырывается вопль отчаяния.

— Она не имеет к этому никакого отношения! — Он наваливается на Доната, таранит его в плечо, пытаясь привлечь его внимание, и расплескивает кофе.

— Сколько вы хотите, в бога душу мать?! — орет он и видит, что Рой-Рой отворачивается от окон. — Посмотрите у меня в кармане, в куртке… я написал ей записку. Мы можем кончить дело миром. Можем договориться.

Донат ставит чашку на пол, спокойно вытирает колени, берет со стола тяжелую стеклянную пепельницу — и как шарахнет ею по физиономии Хендрикса.

Голова Эдди откидывается назад, из носа брызжет кровь.

— Договориться… — слышит он эхо своего голоса.

Тсс, тсс…

На помощь приходит Рой-Рой. Встает за диваном и, схватив беднягу за шею, запихивает ему в рот галстук. Потом отматывает кусок серебристой упаковочной ленты с рулона, болтающегося у него на запястье, как браслет, и быстро закрепляет кляп, а остаток липучки наматывает в несколько слоев на голову детектива.

Раз-два — и готово.