Теперь он захохотал, помотал головой.

— Нет, великан — вот он, южнее. Он поджал ноги и спит. Круговые звезды — Корона Мира.

— Похоже. А вот, на севере — будто бы коромысло с одним ведром!

— Это Звездный лучник, который бережет наш мир и караулит Незваного. Его глаз всегда указывает на север. Вон там, на востоке — Питрис. Видишь, крылья распластал?

Я сощурилась, поднялась на локтях, но разглядела только два вытянутых ромба с треугольником в середине.

— Нет.

— Иди сюда, покажу. — Я с радостью воспользовалась предложением, села, касаясь плечом его бока, он протянул руку вверх: — Вот одно его крыло, вот второе…

Глядя в небо, он говорил о мужчине, влюбленном в девушку-питриса, которая, обратившись в птицу, убила его, а когда снова стала человеком, обезумела от горя и улетела в небо. Я слушала вполуха. Между моей щекой и его — несколько сантиметров, я чувствую тепло, вижу синюю венку на виске, ее безумно хочется накрыть губами. Мы так близко, что, наверное, он слышит, как грохочет кровь у меня в висках. И снова мир меняет очертания, сворачивается вокруг нас коконом. Трещит костер, выбрасывает искры, которые загораются звездами. Щелкают сухие стебли камыша, то ли чихает, то ли вскрикивает какой-то зверек, ветер шевелит завитки волос у Эда на лбу. Закончив рассказ, он медленно поворачивается, и теперь мы лицом к лицу, он смотрит на мои приоткрытые губы, и я вижу, как раздуваются его ноздри…

Вот сейчас — самое время подсекать и пробуждать инстинкт охотника. Стиснув зубы, я отодвинулась, опустила голову и прошептала:

— Красивая легенда. А ты когда-нибудь видел питриса?

— Нет. Но в моих владениях родились трое, когда уже я правил. Они ведь у любого человека могут родиться. Живут себе дети как дети, потом, взрослея, превращаются в хищных птиц. Никто не знает, почему так.

Во мне проснулся генетик-исследователь, и я спросила:

— А у двух питрисов кто родится? Должен — только питрис.

Эд дернул плечом:

— Не знаю. Питрисов убивают, когда они еще юные. На Беззаконных землях их тоже стараются уничтожить. Может, где-нибудь в горах они и размножаются.

По идее, питрис должен родиться, если у обоих родителей есть ген оборотничества, следовательно, оборотничество — подавленный признак. Жаль, что Эд не поймет, если я ему это расскажу.

— Спать будем в тарантасе?

— Да, какая-никакая, а защита. — Эд протянул баклагу с медовухой. — Выпей еще, комары тебя любят, и ты из-за них не сможешь уснуть.

— Это не комары, а звери, — проворчала я, поболтала баклагу — там осталось немного. — Мы Арлито в повозке бросили, а они его, наверное, досуха выпили.

— Чудная ты, — сказал он ласково, я поднялась и побрела к повозке, не оборачиваясь.

Под моим весом скрипнули колеса. Не задергивая полог, я подвинула Арлито к борту, расстелила еще один матрас, сбоку сложила прилагавшуюся к нему ветошь, не удержалась, выглянула из кибитки.

Заведя руки за спину, Эд туда-сюда ходил возле костра, становился ярче, когда приближался к огню, когда удалялся, растворялся в темноте. Его губы шевелились — похоже, он молился перед сном. Хотела бы я знать, о чем. Полжизни отдала бы, чтоб узнать, есть ли в его мыслях хотя бы маленькое место для меня.

Как все-таки я люблю этого чужого человека из чуждого мира! У него запах моего Эдуарда, его привычки и чувство юмора, это не просто двойник Эда, это он, выросший в других условиях. Достаточно вот так смотреть на него, таять, томиться ожиданием, быть счастливой — и больше ничего не нужно. Мне хватило бы и крошечного места на краю его гнезда, лишь бы видеть его изредка!

С трудом отвернувшись, я легла на перину лицом вниз, накрыла голову ветошью и попыталась уснуть. Спасибо алкоголю, сон пришел быстро.

Проснулась я от предчувствия беды. Будто бы тайный доброжелатель шепнул на ухо, предупредил — именно поэтому я не вскочила, разомкнув веки, а осталась лежать, притворяясь спящей. Кто-то склонился надо мной — большой, сильный. Его тяжелый взгляд парадизовывал, превращал кровь в колючий лед, и сердце замирало, пропускало удары, как в детстве, когда просыпаешься в абсолютной темноте и знаешь: за тобой наблюдает оно. Что за иррациональное чувство? Если кто-то и смотрит на меня, то почему я уверена, что это враг? Хотел бы, давно убил бы меня.

Осторожно-осторожно я приподняла ресницы: надо мной нависал Эд. Он отогнул полог, и мне на лицо падал лунный свет, я видела только голову Эда. Не в силах томиться ожиданием, я распахнула глаза и зачем-то попятилась от Эда, уперлась в сиденье, замерла, посмотрела непонимающе:

— Ты что… ты напугал меня!

— Ты кричала во сне и говорила на непонятном языке, — прошептал он, глядя куда-то вниз, я отследила его взгляд и поняла, что он сосредоточил внимание на моей коленке — платье поднялось, когда я отползала, и обнажило ногу до самого бедра.

Сделалось неловко, захотелось поправить подол, но я не стала этого делать, закрыла лицо руками и пролепетала:

— Мне снилось, что я превратилась в питриса, меня поймали и ведут сжигать на костре, а тут еще ты!

Не знаю, что на него нашло — то ли и правда пожалел бедную напуганную девочку, то ли возымели действие голые ноги, — но он подошел ко мне на коленях, обнял — я напряглась, не веря в свое счастье, а потом расслабилась, обхватила его руками, прижалась щекой к обнаженной груди и замерла, ловя ощущения и стараясь замедлить время. Потому что когда он отстранится, снова нахлынет пустота, а так он мой, пусть всего лишь на минуту.

Но нет, не стал отстраняться. Осторожно провел по спутанным волосам, по спине, огладил плечи, а я боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть удачу. Убрал пряди волос и прошептал, щекоча дыханием ухо:

— Если скажешь, я уйду… Скажи мне, чтобы я ушел, Вианта. Скажи, потому что…

Я отстранилась, тут же прижалась к нему и приложила палец к его губам:

— Молчи. Пожалуйста, молчи.

Не удержалась, погладила его шершавую щеку, волосы, провела пальцем по бровям. Вот оно, ощущение — я плавлюсь, он — горящий фитиль свечи, в моих венах течет кипящая лава. Эд открыл глаза, приблизился к моим губам и прошептал, едва не касаясь их:

— Я безумно хочу тебя и не смогу остановиться, если…

Наверное, мне стоило подождать, чтобы он все сделал сам, но я двинулась навстречу, и наши губы встретились. Эд дышал часто и горячо, то стискивал меня в объятиях, то отталкивал, потом снова прижимал к себе и говорил, покрывая поцелуями щеки, шею, лоб:

— Девочка моя маленькая… Радость моя. Счастье мое.

Похоже, он все еще боялся пройти точку невозврата и не спешил снимать с меня платье, а у меня не было сил терпеть, потому я легла так, чтобы сорочка поднялась до самых бедер. Рука Эда сразу же нырнула под сорочку и скользнула по моей спине вверх. Поддерживая второй рукой, он рывком поднял меня, и мы обнялись, стоя на коленях, платье с меня он так и не снял. Хотя от желания его сердце колотилось бешено, прикосновения были сдержанными, если не сказать — целомудренными.