– Почему бы и нет? – сказал Вейренк, расправляя перед зеркалом парик.

– Кто сегодня председатель? – спросил Данглар.

– Тальен.

– С ним шутки плохи, – заметил Вейренк.

– О да, гражданин. Сегодня вы вольетесь в ряды монтаньяров, на верхних скамьях слева. Мое кресло будет слишком бросаться в глаза на “равнине”, и вас тут же заметят. Не забудьте, что на этом заседании Робеспьер предъявит обвинение Дантону. Вы встревожены и напуганы, но перечить ему не осмелитесь и будете трусливо аплодировать вместе со всеми. Страх растет. Робеспьер осмелился атаковать Дантона, чем это может кончиться? Пока что лучше потакать ему. Вот ваша партия. Ясно?

– Более чем, – сказал Данглар, которого забавляли попытки Брюнета передать чувства взволнованных монтаньяров.

Адамберг начинал понимать, что Брюнет выглядит довольно смешно. Собственно, у трусов всегда комичный вид.

Внезапно рядом с ними бесшумно, словно украдкой, возник человек с изможденным лицом и иссохшими губами. Его глаза с необычайно длинными, как у лягушки, веками были полуприкрыты.

– Я вас еле узнал, – сказал Адамберг Блондину. – С ума сойти.

– Гражданин Фуше, – в свою очередь поприветствовал его Данглар. – Сегодня ты ликуешь. Ты будешь безмолвно созерцать происходящее, оставаясь в тени.

– А неплохо вышло? – Блондин слегка поклонился. – Но вообще-то никому не под силу воспроизвести впалые щеки Фуше и его лживый змеиный взгляд.

– И тем не менее вид у вас устрашающий, – признал Адамберг.

– У тебя, – поправил его Данглар. – В эпоху Революции все были на ты. Мы равны.

– А, очень хорошо.

– Устрашающий, но не слишком, – сказал Блондин-Фуше, скорчив гримасу. – Да будет тебе известно, гражданин комиссар, что Фуше на самом деле был самым грозным персонажем Революции. Прожженный циник, ловкий как черт, коварный и слащавый, он следил за всеми и каждым, лавируя в зависимости от того, куда ветер дует. Он просто змея подколодная рядом с идеалистом Робеспьером, павшим жертвой своей безумной чистоты. Свирепый и чудовищно кровожадный. Он только что – я только что – вернулся из Лиона, где решил, что быстрее будет расстрелять подозреваемых из пушки. Вернулся по приказу Робеспьера, он был в ярости и сказал, что ничем “нельзя оправдать подобную жестокость”. Таким предстану я перед вами сегодня, граждане, с повинной головой, – заключил Блондин с тонкой самодовольной улыбкой. – Я сделаю вид, что пресмыкаюсь перед Неподкупным, чтобы он простил мне мой беспредел.

От его улыбки Адамберг поежился.

– Тебя казнили вместе с Робеспьером, гражданин Фуше?

– Меня? – переспросил Блондин, и взгляд его стал еще коварнее. – Да кто же посмеет на меня замахнуться? Напротив, я сделаю все, чтобы спровоцировать его падение, и буду по ночам объезжать депутатов, внушая им, что их фамилии значатся в списке ближайших кандидатов на гильотину. Это было ложью, но весьма действенной. Я избавлюсь от Робеспьера, и через четыре месяца он будет мертв. А сейчас, граждане, мне пора на сцену.

– Хорош, – одобрительно сказал Брюнет, посмотрев вслед своему другу.

– При виде вашего Фуше становится не по себе, – заметил Адамберг.

– Но при виде Фуше и должно быть не по себе, – ухмыльнулся Брюнет, постукивая тростью. – Гражданин лейтенант, будьте так добры, подтолкните мое кресло. Нам пора в зал.

Адамберг пропустил всю троицу вперед, и прежде чем сдать дежурному мобильник, быстро набрал номер угрозыска.

– Керноркян? Добавь сегодня еще двоих на слежку, надо внимательнее понаблюдать за казначеем-Блондином.

– Это нереально, комиссар. Проводив Робеспьера, они с Брюнетом исчезают, словно по волшебству.

– О том и речь. Исследуйте сеть подвалов, крыш и дворов. Проверьте, не может ли он ускользнуть по другой улице.

На сеансы 11 и 16 жерминаля собралось много народу. Депутаты в черном или в переливающихся разноцветных фраках стояли плотной толпой, выискивая свое место в холодном и плохо освещенном зале. Брюнет остановился рядом с Адамбергом и его помощниками, втиснув кресло между двумя скамьями. Блондин-Фуше, воцарившись на вершине “горы”, обводил Конвент прищуренным взглядом.

– Видите, там, наверху, – шепнул Брюнет, – на правой галерее человека в черном, с красным шейным платком, рядом с ним женщина размахивает флагом.

– Толстый? – спросил Адамберг.

– Да, в надвинутой на глаза фетровой шляпе. Это он.

– Потомок Сансона?

– Как вы догадались, что это не Демулен?

– Он изо всех сил старается выглядеть палачом.

– Он играет свою роль. Тут все играют. Вы же видели сейчас Блондина, он в общем-то производит впечатление опасного человека.

– А на самом деле он просто решает уравнения.

– В каком-то смысле. Не высовывайтесь, прошу вас, – прошептал он. – Кутона очень легко узнать в толпе, и все наблюдают за ним, чтобы знать, как себя вести.

– Понял.

Адамберг включил прикрепленный за ухом микрофон, скрытый под его длинными черными волосами.

– Сансон на месте, – шепнул он.

– Вас понял.

Робеспьер в этот момент спускался вниз, чтобы взойти на трибуну по приглашению председателя Тальена. Как и на предыдущем заседании, в зале наступила тишина, от которой так и веяло обожанием и тревогой. Так ли это? Не так? Адамберг смотрел на собравшихся и никак не мог понять по их сосредоточенным лицам, льстивым или раздраженным, были ли эти эмоции разыграны или являлись подлинным переживанием. Теперь ему стала очевидна важность исследования Брюнета-Блондина, изучавших грань, за которой вымысел принимают за правду и в погоне за призраками тонут во мраке безумия. Безумия тех кровавых дней. Данглар с Вейренком снова потеряли всякие ориентиры и, разинув рот, упивались ораторским искусством Робеспьера, судя по всему, начисто забыв, зачем они тут. Робеспьер был собран и напряжен – сегодня перед ним стояла нелегкая задача убедить депутатов предать смерти быка Дантона, олицетворявшего жизненную мощь Революции. В благоговейной тишине скрипучий голос Робеспьера достигал самых дальних скамей.

Аплодисменты в рядах монтаньяров, хотя некоторые все же держат на коленях сжатые кулаки. “Болото” колеблется, шумит, заводится, трепещет.

Адамберг, вспомнив о собственной роли, осторожно хлопнул в ладоши, подражая своим собратьям. Брюнет-Кутон бил оземь тростью, сопровождая и поощряя одобрительные крики. Зал был напряжен и взволнован, нервозность и драматизм ситуации становились осязаемыми в сгущенных холодом запахах душистой пудры и пота. Все знали, какое событие произойдет сегодня вечером, но его ждали с тревогой, будто финал не был предрешен заранее. Даже Адамберг, несмотря на свое дремучее невежество, недоумевал, как этот бездушный, чопорный слабак Робеспьер осмеливается нападать на Дантона, в котором энергия бьет ключом.