– Ваш батюшка послал записку в госпиталь, чтобы предупредить меня о своей отлучке? – сухо спросил Барри. Сесть он отказался. Это было первое, что он произнес. Лотта пришла в ужас от стыда.

– Конечно. Я перехватила посыльного. Вас пригласили, и я хотела, чтобы вы пришли. Не понимаю, почему бы вам было не прийти. Я хотела вас видеть.

Братец надрывно захихикал.

– Крюшону, доктор?

Барри кивнул и стянул перчатки. Крюшон был избыточно заправлен бренди. Жарким вечером он очень освежал. Барри опорожнил два стакана и сел. Он мог либо ее жестоко разочаровать, призвать все свое достоинство, подобрать фалды и перчатки и немедленно уйти. Или – или он мог поиграть в их игры.

– Ужин подан.

Слуги в домохозяйстве губернатора были португальцы. Все они несомненно заходились от хохота на кухне. Они с нетерпением ждали второго акта, который намеревались наблюдать из партера – прислуживая за столом.

За ужином Барри был молчалив. Подали хорошо приготовленную рыбу с каперсами в перечном соусе. Лотта щебетала, повторяя все слышанные ею сплетни. Она заказывала дорогие привозные вина из отцовского погреба, совершенно в них не разбираясь. В приличном колониальном обществе считалось хорошим тоном, чтобы молодая женщина клала платок в свой бокал, давая понять, что она не пьет вина. Все юные дамы колонии так и делали. А Лотта нет. Она сидела слева от брата и щедро наливала себе вина. При отце она никогда бы не посмела так себя вести. Барри не пытался ее остановить. Когда дошло до десерта – стеклянного блюда с горой фиников, абрикосов и персиков, – она размахивала фруктовым ножом, как рапирой. Ее щеки покрылись густым розовым румянцем и крошечными каплями пота. Брат заплетающимся языком задавал непристойные вопросы про офицеров, которых подозревали в тайных визитах в клинику Барри после вылазок в часть города, известную как «Навозная куча», – лабиринт улочек, славящихся весельем и болезнями.

– Вы должны видеть многих членов нашего маленького общества, доктор Барри, – хихикнул он. – Настоящий срез! – После чего весело съежился, ошеломленный собственной дерзостью.

Барри настоял, чтобы Шарлотта удалилась в гостиную, пока он разъяснит губернаторскому сыну кое-что насчет непростительно плохих манер. Джо Уолден был безутешен, как может быть только юноша в состоянии невозможного, неконтролируемого опьянения. Барри допил портвейн, превосходный и почти наверняка не предназначенный для повседневного потребления. Джо тоже выпил пару стаканов, после чего без чувств упал лицом на стол и затих. Барри слышал, что польки под руками Шарлотты становятся все более истеричными и неаккуратными. Потом внезапно музыка прекратилась совсем, и она появилась на пороге столовой, с раскрасневшимся лицом и белыми руками, словно жертва вампира.

– Позовите кого-нибудь из слуг, чтобы помогли мне отнести вашего брата наверх, – спокойно сказал Барри и встал. Он был чуть бледнее обычного, но ни в его голосе, ни в руках не было заметно и малейшей дрожи. Воротничок был попрежнему жесток, бел и прям, манжеты прочно закреплены. Лотта слегка приоткрыла рот. Подходя к кухне, она пошатывалась.

– Антонио! – прокричала она – слишком громко для данных обстоятельств, потому что Антонио стоял, скрючившись, с другой стороны двери, вперив глаз в замочную скважину.

Сцена дебоша, когда при завершении пира молодой мастер падал возле своей тарелки, не была совершенно незнакома домашним губернатора, но случалась достаточно редко, чтобы Антонио и остальные слуги были шокированы и восхищены. Шарлотта поплелась вперед, подняв над головой лампу, подобно окровавленной монахине[37]. Она опасно шаталась, поднимаясь по лестничным пролетам. Барри схватил юношу под мышки, а Антонио тащил его за ноги, следуя изгибам лестницы. Они уложили его на маленькую кроватку, явно пережиток детства. Он уже храпел. Барри велел принести ведро, если вдруг юношу будет тошнить, и оставил его, аккуратно повернув на бок, с расстегнутыми пуговицами, подперев множеством подушек. Он приказал Антонио наведываться к молодому хозяину ежечасно.

Затем доктор приготовился попрощаться с хозяйкой, которая маялась в комнате брата. Когда он поднял к ней лицо, она бросилась к нему. Антонио в порыве тактичности ринулся вниз по темной лестнице. Лотта поспешно отставила лампу и попыталась обнять крошечного доктора Барри.

– Где ваша комната? – спросил Барри, выпутываясь из душистых и безудержных объятий Лотты.

Лотта к этому моменту не воспринимала голос разума ни в каком виде и была до кончиков сосков восхищена суровым подходом доктора к делу соблазнения. Она указала на комнату в конце коридора и затем экстатически обрушилась всем весом в объятия доктора. Она была значительно тяжелее брата. Он кое-как потащил пьяную девушку по коридору, натыкаясь на невидимые стулья и узорные столы, от чего мебель театрально трещала. Дверь открылась, и Барри швырнул Лотту в сияющий ореол белого белья – просто потому, что он уже не был в силах сдвинуть ее ни на дюйм. Лотта, вне себя от предвкушения, потеряла в процессе свои атласные туфли. Она в экстазе закрыла глаза. Все происходило в точности так, как в ее мечтах.

Барри оглядел комнату, смутно ожидая увидеть там игрушечную лошадку и кучу фарфоровых кукол. Но нет, Шарлотта начала копить символы юной женственности. Туалетный столик ломился от баночек с пудрой, кисточек и ленточек, а также нескольких сосудов с духами. На стул была накинута мантилья, а в углу лежала пахучая стопка танцевальных туфель с истертыми левыми пятками.

Барри в отчаянии пожал плечами. Но Лотта еще никогда не выглядела так выигрышно. В кои-то веки она не пыталась заставить доктора созерцать ее грудь. Она наконец-то была сама собой. И совершенно пьяной. Он представил себе, как у нее будет раскалываться голова наутро. Один только крюшон, который она, несомненно, пробовала задолго до его прихода, мог обеспечить затемненную комнату на целый день. Он усмехнулся и склонился, чтобы поцеловать ее в лоб, прежде чем исчезнуть в ночи. Но Лотта была не в такой глубокой коме, как можно было подумать. Ничто не может остановить девственницу, которая решила испытать все наслаждения жизни. Ее голые руки взлетели и обхватили его шею. Потом, демонстрируя незаурядную силу и присутствие духа, она опрокинула Джеймса Барри в свои пуховые подушки. Пуговицы его пиджака запутались в шелковых лентах и нежных белых складках нижних юбок, распростертых по всей поверхности кровати. Теперь ускользнуть от нее нечего было и думать.

Первое, что пришло Барри в голову, – это что он по-прежнему в сапогах. Между тем Шарлотта намеревалась избавиться от всех своих одежд. Она колыхалась в темной кровати, как дельфин. Барри пригвоздил ее, прежде чем она успела потерять все остающиеся ошметки скромности. Он притянул к себе ее лицо и яростно поцеловал ее в губы. Лотта откинулась назад с громким вдохом.

Никогда еще. Никогда вообще. И так далее.

Она была оглушена, одурманена. Она прильнула к нему. Он поцеловал ее снова, на этот раз еще крепче.