«Что же она, глупышка, делает?» — подумала Марына, а потом поняла, что та оказала ей подлинную услугу, уступив стул.

— «Кто здесь? — грустно прошептала Марына. — Как мне плохо! Ах, Морис, и вы, Мишонне. Очень любезно! Голова уже успокоилась, но здесь, в груди, что-то пожирает меня, словно пылающий уголь».

— «Ее отравили!» — выкрикивает мисс Коллингридж в роли Мишонне из своего темного угла.

Марына увидела изумленное лицо Бартона в десятом ряду. Он казался взволнованным. Но заставила ли она его расплакаться?

— «Ах, боль все сильнее. Вы так любите меня — помогите же! — Потом, очень тихо, обвиняюще-удивленным тоном: — Я не хочу умирать».

Эта фраза неизменно вызывала у публики бурю рыданий и доходила до каждого сердца, за исключением самых черствых и предубежденных. Прислушиваясь к ее отзвуку, Марына признала, что никогда не произносила ее лучше, чем сейчас. «Я не хочу умирать!» Она сделала несколько нетвердых шагов и медленно села.

— «Еще час назад я молилась бы о смерти как об избавлении, — спокойно сказала она, — но сейчас, — не повышая голоса, — я хочу жить. — Немного тверже: — О силы небесные! Внемлите мне! — Не слишком громко. Чтобы каждый звук доходил до пустого сердца Бартона. — Дайте мне пожить… еще несколько дней… всего лишь несколько кратких дней с ним, моим Морисом… Я молода, и жизнь становится такой прекрасной».

— «Ах, это невыносимо», — простонала мисс Коллингридж в роли Мориса.

— «Жизнь! — воскликнула Марына. Теперь лучше всего сделать декрещендо. — Жизнь!»

После этих слов Адриенна Ристори, как и Адриенна Рашели, попыталась бы встать, но затем снова опустилась бы на стул. Марына всегда играла этот момент точно так же, — именно этого ждала публика, — но вдохновение подсказало ей новую, более удачную идею. Она выгнула стан, повернувшись лицом к задней части сцены — словно бы Адриенна пожелала избавить возлюбленного и своего старинного друга от зрелища предсмертных мук, исказивших ее черты, и просидела спиной к Бартону в течение бесконечных тридцати секунд. Затем медленно обернулась к нему, но то была уже другая Адриенна — другое, мертвое, лицо.

— «Нет, нет, я не выживу: все усилия и молитвы напрасны. Не оставляй меня, Морис! Сейчас я еще вижу тебя, но более не увижу никогда. Возьми меня за руку. Ты больше никогда не сожмешь ее в своей…»

— «Адриенна! Адриенна!» — вскрикнула мисс Коллингридж.

Не было больше слов ни у Мишонне, ни у Мориса, Марына начала заключительный монолог Адриенны, до конца осталось лишь несколько строк, и хотя она могла различить каждую морщинку на восковом лице мисс Коллингридж, стоявшей на краю сцены, лица Бартона она не видела вообще.

— «О театральные триумфы! Мое сердце больше никогда не будет биться в такт с вашими пламенными чувствами! И ты, искусство, которое я так долго изучала и так сильно любила, ничего от тебя не останется, когда я уйду. — Интонация благородной жалобы, словно бы Адриенна на миг полностью забыла о себе. — Ничего от нас не остается, кроме памяти. — Но теперь-то она вспомнила! Марына машинально оглянулась вокруг. — Ну, полно, вы будете вспоминать обо мне, правда? (Она увидела, как мисс Коллингридж кивнула сквозь слезы ее довольно сносному произношению.) И, словно во сне, закончила: — Прощай, Морис, прощай, Мишонне, мои единственные друзья!»

Воцарилась тишина. Она слышала, как всхлипывала мисс Коллингридж. Затем Бартон принялся ритмично, громко и очень медленно аплодировать. Каждый хлопок был для Марыны словно пощечина. Потом вынул носовой платок, шумно высморкался и закричал во тьму зала:

— Скажите Эймсу, что я не смогу с ним встретиться. Мадам, я… Нет, погодите, я поднимусь на сцену.

— Мисс Коллингридж, — тихо сказала Марына, — не могли бы вы зайти ко мне сегодня в четыре часа? Я должна выслушать приговор мистера Бартона без свидетелей.

Жестоко прогонять, но ей нужно встретиться со своей судьбой один на один. Бартон, пыхтя, подошел к ней и схватил за руку:

— Могу ли я пригласить вас на ланч?

— Возможно. Но вначале вы скажете, каков мой жребий?

— Жребий?

— Вы дадите мне неделю?

— Неделю! — воскликнул он. — Я дам вам много недель. Сколько пожелаете!

— Я очень желчный человек, мадам, — говорил Бартон, запихивая в себя обильный обед, поданный в баре «Фаунтин». — Вы простите меня?

— Мне вас не за что прощать.

— Нет-нет, я от всего сердца прошу у вас извинения. Я принял вас за новичка. Более того, я посчитал вас светской дамой, мечтающей выступать на сцене. Я даже предположить не мог, что увижу великую актрису, — он вздохнул. — Возможно, вы — самая великая актриса, которую я видел в своей жизни.

— Вы очень любезны, мистер Бартон.

— Вы хотите сказать, что я глупец. Ладно, я помирюсь с вами.

«Он сказал, что помирится со мной, Хенрик. Все прошло хорошо, Богдан. Рышард, приезжай».

Они сидели в одном из самых изысканных баров города, на углу Саттер и Керни-стрит (популярном среди банкиров, заметил Бартон).

— Как видите, — прибавил он, кивнув на мужчин, суетливо бегавших по залу и заглядывающих в узкую бумажную ленту, которая сползала по стене в корзину на полу. Бартон пояснил: на ленте — тщательно отобранные сведения, обновляющиеся каждую минуту по подводному кабелю. Они необходимы для ведения крупных торговых операций здесь, в Сан-Франциско.

— Новости со всего света передаются через океаны и поступают на полоске бумаге, которая не намного шире моей сигары.

— Как удобно! — сказала Марына.

— Даже Ралстон захаживал в «Фаунтин». Жаль, что вы не можете с ним познакомиться, он был богатейшим человеком в городе, но полетел бы ко всем чертям (простите за выражение, мадам), если бы не решил поплавать в заливе и не утонул в тот самый день, когда узнал, что его банк лопнул. Проблемы с деловым партнером, — он засмеялся. — Вон с тем парнем, который теребит цепочку золотых часов.

— Может, вернемся к нашему делу, мистер Бартон?

— Хорошо, — сказал Бартон.

Беседа началась с разногласия. Бартон считал, что ей не следует открывать свои выступления «Адриенной Лекуврер». «Камилла», по его мнению, подходит намного больше.

Вначале «Адриенна», сказала Марына. А к концу первой недели — «Камилла». Затем одна, возможно, две пьесы Шекспира. Она считала, что следует начать с Офелии или Джульетты, пафос которых был ее второй натурой. Несмотря на то что из всех шекспировских ролей ей больше всего нравилась Розалинда, она предпочла отложить «Как вам это понравится» до того времени, когда исчезнет ее акцент. Что касается комедий Шекспира, сказала она, сложилось впечатление, что публика слушает их иначе. Как бы ожидает большего языкового изящества.