Трудно писать стихи здесь, в лесу, трудно создавать свою красоту среди красоты природы. Эта гармония, эта полнокровная, безусловная, уверенная в своей необходимости жизнь подавляет во мне позывы к творчеству.

Приснился совершенно дикий сон.

Я женился на одной из своих студенток, она забеременела и родила собаку. Никого это не удивляет, но мне немного неловко: собака-то беспородная – типичная дворняжка.

22.6

Мне подарили новые часы. Я тотчас уронил их на пол. От сотрясения часовая и минутная стрелка стали идти вразнобой: когда часовая стоит точнехонько на семи, минутная показывает 20 минут восьмого.

Второй раз я уронил часы на речке, когда ловил рыбу. Взмахнул рукой, отгоняя от лица комаров, и услышал, что трава у меня под ногами хрустнула от упавшего в нее небольшого предмета. С минуту я думал – что могло выпасть из меня? И уж собрался идти дальше вдоль речки: нагибаться было лень да и комаров внизу очень много. Но потом все же нагнулся и увидел их. Среди зеленых стеблей и листьев на коричневой сырой земле они выглядели совершенно фантастично. Рядом с ними неподвижно сидел какой-то жучок, оцепеневший от удивления и страха. Часы свалились с неба в его травяной мир, как таинственный космический корабль из чужой, невероятно далекой галактики.

Словом, неудачные подарили мне часы.

29.6

Как святой Сергий, я строю свой скит в лесу. Но медведь ко мне не приходит – повывелись в лесах медведи. Иногда приходит белка. Птицы же прилетают во множестве.

Тянет меня к русофильству, к русской старине, к старой русской вкусной речи.

30.6

Сегодняшний день переполнен красотой и воспоминаниями.

Встал с рассветом. Не торопясь, собрался.

Было пасмурно. Дальние леса за озером расплывались в туманной синеве.

На первой электричке доехал до Соснова, сел в автобус и через 20 минут вылез из него в Борисове.

Борисовское озеро было коричневым, шершавым от ветра. Над ним висели серые низкие тучи.

Шел лесом. У Межевого дорога вышла в поле. Оно было до боли в глазах зеленым. На зеленом там и сям чернели одинокие ели, а спереди, у самой дороги, мелькали синие, белые и желтые крапины – колокольчики, ромашки и лютики. Дорога же была бледно-лиловая.

Над полем, мелко трепеща крылышками, висел жаворонок.

За Межевым дорога снова ушла в лес, как в глубокое зеленое ущелье.

Вышел к речке.

На поляне у старой финской запруды паслась белая лошадь. Она посмотрела на меня очень внимательно и, как мне показалось, с усмешкой.

Пройдя первый перекат, поймал двух хариусов. Они были очень красивые и, как всегда, мне было жаль их. Потом уже не клевало. Я шел по речке в резиновых сапогах и любовался прибрежными деревьями, обвивавшими корнями замшелые валуны.

Шумела вода. Жалобно кричали кулики. Буйно разросшаяся вдоль берега болотная трава источала пряный сладковатый запах.

Пошел дождь, сильный, с ветром. И быстро кончился.

Я сложил свою снасть, сел на камень, съел взятый из дому бутерброд и запил его речной водой.

Дорога на станцию когда-то шла по голым, выжженным войной холмам. Теперь здесь веселый молодой сосняк. Передо мной долго бежала трясогузка, быстро-быстро семеня тоненькими ножками. Бежала и не хотела сворачивать в сторону, и улетать тоже не хотела. Потом появилась вторая трясогузка. Вдвоем им было совсем не страшно бежать впереди меня.

Миновав станцию, стал опускаться в широкую долину, по которой течет узенькая быстрая речушка. За долиной – высокая гора, поросшая лесом. Тогда, 15 лет назад, когда я жил в этой долине, гора вызывала у меня какое-то странное беспокойное чувство: казалось, что там, за ней, и есть самое интересное, самое главное. Все хотелось взобраться на нее и посмотреть, что же там. А за горой нет ничего удивительного – лес и лес и потом Вуокса.

Долго шел по выгону, по кочкам, по кустистой жесткой траве, по ржаво-красной сырой земле с лепехами коровьего помета. Перешел речку и очутился на той самой дороге. За соснами светлело озеро. И я вступил в свою юность.

Тогда мне было 20 лет. Я был студентом второго курса. С этюдником и со складным стульчиком ходил я здесь, изнемогая от всей этой красоты и от желания высказать кому-нибудь свой восторг. Именно тогда все и началось. Я описал в дневнике озеро, дорогу, лес и свои чувства. Это было первое мое литературное произведение – стихотворение в прозе. Безнадежно сентиментальное, жалкое во всех отношениях, оно было все же первым.

И вот я вернулся сюда через 15 лет.

Лес и берега стали чище. Дорога осталась прежней. Все так же красиво. Даже еще красивее. И мне снова хочется написать что-то отчаянно сентиментальное, как тогда. Но теперь у меня так не получится.

14.7

Когда долго не пишу, охватывает страх: вдруг разучился? С опаской берусь за стих, и он выходит. Слова ложатся, как надо. И вздыхаю облегченно.

17.7

По Большому проспекту навстречу мне движется толпа. Передние несут на палках большое красное полотнище с белыми жирными буквами: ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ! Люди одеты нормально, значит, не киносъемка.

Вслед за толпой свернул на площадь и понял – митинг. По случаю пятидесятилетия июльской демонстрации в Петрограде.

На балконе неподвижно стоят люди в одинаковых серых костюмах с темными галстуками. Серый, что стоит посередине, читает по бумажке речь. Толпа под балконом постепенно тает (постояли – и хватит, дома дел полно!).

21.7

Пастернак написал о Гамлете:

«Гамлет отказывается от себя, чтобы “творить волю пославшего его”. “Гамлет” не драма бесхарактерности, но драма долга и самоотречения. Волею случая Гамлет избирается в судьи своего времени и в слуги более отдаленного».

Вот она – формула: ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ СЕБЯ, ЧТОБЫ ТВОРИТЬ ВОЛЮ ПОСЛАВШЕГО ЕГО!

Сегодня у себя под мышкой я обнаружил маленькую, но очень красивую коричневую родинку. Тридцать пять лет принадлежит мне это тело, и я не знал, что на нем есть такая чудесная родинка.

23.7

Утром решили мы с Б. вычистить старый финский колодец, что был рядом с участком. Б. надел резиновые сапоги и полез (колодец неглубокий – метра два с половиной). Спустившись вниз и усевшись на торчавшую из воды ржавую трубу, Б. огляделся и увидел большую лягушку, сидевшую под нависающим камнем. Она сидела совершенно неподвижно и была очень величественна.

– О! – сказал Б. – Вот и хозяйка колодца! А мы думали, что он ничей!

– Да, – сказал я, – колодец чистить нельзя, ясное дело!

Мы поймали овода и накололи его на длинную травинку, Б. поднес овода к самому носу лягушки. Она несколько секунд раздумывала, колебалась, потом быстро открыла рот, и овод исчез,