– Типун тебе на язык! – возмутилась Марина. – Не пугай меня так, пожалуйста, Андрюша! Представить страшно, что со мною было бы, пропади Кешенька так же безвестно, как твой друг-художник. Я б сама, наверное, от разрыва сердца умерла!

«Еще бы! – подумал Кеша. – Исчезну бесследно – возникнут проблемы с наследованием жилплощади. Нет, Марина, тебе нужен мой труп. Похороны, слезы, потом оформление документов на права наследования...»

– Поздравляю, Петрович! Удачно женился, – констатировал Андрюха, опрокинув в себя траурную рюмку водки в память о сгинувшем безвестно коллеге-художнике. – Моя холера, когда я на неделю пропадаю и возвращаюсь похмельный, одно говорит – чтоб, говорит, тебя вообще никогда не видеть, говорит... Эх, Петрович, мне б такую жену, как твоя!

«Вряд ли бы Марина заинтересовалась тобой, Андрюха, – прикинул Кеша мысленно. – Твои две комнаты в коммуналке моей Марине не интересны».

– Мальчики, чай! Андрюша! Хватит тебе водку хлестать, а то твоя жена, милая и симпатичная женщина, которую ты, противный мальчишка, обзываешь «холерой», предъявит мне претензии за то, что спаиваю ее Андрюшеньку. На-ка вот попей чайку, Василич.

Марина поставила на кухонный стол перед Андреем дымящуюся чашку горячего чая.

– Чай не водка. Много не выпьешь. – Андрюша щедро плеснул коньяку в свою чашку.

– Вот тебе чаек, милый. – Марина поставила блюдце с чашкой на пустую тарелку Иннокентия. – А вот и мне...

Последняя чашка встала на скатерть, уже не такую белоснежную, уже забрызганную оранжевыми каплями коньяка.

– Нуте-с, мальчики, пьем чай, к сожалению, без тортов и пирож...

Марину перебил телефонный звонок. Еле слышная из кухни телефонная трель в глубине квартиры. Однако достаточно громкая, чтобы все трое ее услышали.

– Я схожу послушаю, кто звонит, – попытался было встать из-за стола Иннокентий.

– Сиди, я сама, – вскочила Марина. – Пейте чай, мальчики, пока он горячий. Я сбегаю.

Марина, досадливо скривив губки, выбежала из кухни, мимоходом погладив мужа ладошкой по щеке.

– Клад, а не баба! – Андрюха, собрав губы трубочкой, шумно втянул в себя слегка остуженный коньяком чай. – Уникальную жену отхватил, дружище, едреныть!

– Андрюха, ты ничего не слышишь? – Кеша прищурился. Он давно заметил – когда люди прислушиваются, они отчего-то обязательно прищуриваются.

Прищурился и Андрей, презабавно вытянув шею.

– Маринка трубку взяла, обратно на кухню идет, по телефону болтает. Чего еще я должен слышать, едреныть?

– Стук резины о металл. Кажется, на улице ребятня долбит волейбольным мячиком по твоему «Рено».

– Едреныть! – Андрюху снесло с табуретки и бросило к окну. Спьяну он чуть не опрокинул горшок с геранью, падая грудью на подоконник и до пояса высовываясь в открытое окно.

Удивляясь тому, что у него не дрожат руки, Иннокентий быстро-быстро поменял свою чайную чашку на чашку Марины. Старинные фарфоровые чашки из любимого маминого китайского сервиза отличить друг от друга можно было, лишь ориентируясь на чайные ложечки. Из той чашки, что Марина поставила перед Кешей, торчал черенок серебряной миниатюрной ложечки с причудливой лопаткой-завитком на конце. А на блюдце Марининой чашки лежала простецкая чайная ложка без всяких выкрутасов.

Взяв себе чашку жены, а на ее блюдце поставив свою, Иннокентий едва успел поменять местами чайные ложечки, прежде чем Андрюха сполз с подоконника обратно в кухонную духоту.

– Причудилось тебе, Петрович. – Андрюха оседлал насиженный табурет. – Нормалек с автомобилем, и пацанвы во дворе не видать.

Торопливые шаги по коридору все громче и громче. В кухню вернулась Марина. В правой руке трубка радиотелефона с короткой антенной. Положив левую ладошку на телефонный динамик, Марина прошептала так, чтобы ее не слышал телефонный абонент, но услышал Кеша:

– Светка звонит. Беспокоится за твое сердце... Пей чай, милый, пей, лечись... – Марина убрала ладошку-заглушку и громко сказала в трубку: – Да, Светочка, да, внимательно тебя слушаю...

Под бдительным взглядом жены Иннокентий поднес чашку ко рту, отпил пахнущего лимоном чая. Наверное, нервничая – все-таки не каждый день мужей травит, – Марина сыпанула лишнюю ложку сахара. Уж слишком приторно-сладким оказался чай в ее чашке.

Отойдя к окну и привалившись поясницей к подоконнику, Марина болтала по телефону, Андрюха вежливо молчал, с любовью разглядывая свое искаженное изгибами стекла отражение в пузатой коньячной бутылке, на две трети полной, в отличие от опустошенной им поллитровки «Кристалла». Кеша пил сладкий чай и лихорадочно соображал.

«Чего делать? – думал Кеша. – Сейчас Марина закончит трепаться по телефону, выпьет предназначенный мне отравленный напиток и... и все планы Сан Саныча рухнут. Что же делать?!. Нечаянно опрокинуть чашку с отравой? Бесполезно! Все равно через какое-то время она догадается, что я знаю о крупинке, и поймет, каким образом избежал смерти от спровоцированного ядом сердечного приступа. Попробовать сымитировать сердечный приступ? Схватиться за грудь, упасть на пол... Бессмысленно! Актер из меня никудышный, да и смерть, остановку сердца если кому и под силу имитировать, то лишь продвинутому йогу, никак не мне... Через минуту, две, пять Марина меня расшифрует, и тогда события начнут развиваться по неизвестному ни мне, ни Сан Санычу резервному сценарию противника. Каким образом экстренно связаться с Сан Санычем в случае, если события приобретут неожиданный характер, мы не оговорили. Сан Саныч полагал, что после неудачного покушения в ресторане по крайней мере до сегодняшнего вечера я в безопасности. Он ошибался... Или нет? Или я ошибся, и крупинка до сих пор под камнем в гнездышке из мельхиора?! И Андрюшка Колков вовсе не специально приглашенный свидетель моей внезапной кончины, а выпивоха, напросившийся в гости, и Марина, готовя чай на притолоке буфета, случайно заслонила чашки спиной...»

Так и не решив, что делать и надо ли вообще предпринимать что-либо, запутавшись в доводах и контрдоводах, Иннокентий незаметно для себя выхлебал до дна чашку приторно-сладкого чая. А Марина тем временем закончила болтать по телефону. Положила трубку с антенной на кухонный стол, села на табурет, нога на ногу, взялась двумя пальчиками за фарфоровое колечко-ручку чашки с предназначенным Кеше чаем и, сделав большой глоток, облизнула влажные губы кончиком розового язычка.

– Остыл чаек, пока со Светкой трепалась... – Марина сделала еще глоток. – И какой-то несладкий чай. Странно – вроде бы три ложки сахара себе положила... Ну, как ты, Кеша? Может, все-таки съешь хотя бы помидор с хлебом?

– А может, тяпнешь, едреныть, все-таки рюмашку коньячка, друг?

– А пожалуй что и тяпну. – Кеша поставил на скатерть чашку, взял в руку рюмку. – Наливай!

– Ура! – Андрюха, торопясь, схватил коньячную бутыль за горлышко. Налил Кеше, себе, долил до краев ополовиненную рюмку Марины.