О татарах ничего не было слышно. Пустые, видать, были купцовы вести, пересказанные Акилой. Ни о какой женитьбе сына уже не думалось. Появились мысли о возвращении в Чернигов.

Уставший с дороги князь этим утром наконец-то отлежался. Донесшиеся с кухни запахи приготовляемых кушаний пробудили изрядный аппетит. Обув ноги в теплые растоптанные чувяки, Михаил подошел к окну. На дворе поблескивал выпавший за ночь снег.

— Вот и зима, — произнес он, потягиваясь. Но разве способна она испортить его настроение?

Откушав и несколько небрежно осенив себя крестом, князь хотел уж было идти прочь, как вдруг дверь отворилась и на пороге появился довольно странный человек. Сразу бросилось в глаза, что тот еле держится на ногах.

— Князь, — голос незнакомца был глух, чувствовалось, что ему трудно говорить, — Чернигов пал. Все погибли. — И упал.

В груди князя екнуло. Мелькнула мысль: «Неужели она погибла?» Он схватился за грудь и упал в кресло, своевременно подставленное отроком.

Когда Михаил пришел в себя, гридница была уже полна народу. Сбежались тысяцкий, дворские бояре, дружинники… По той гнетущей тишине, которая царила в помещении, он понял, что весть уже пронеслась по городу.

Отпив несколько глотков поданного лекарем отвара, князь оправил ферязь. Ему стало чуть легче. Он поднялся и подошел к столу.

— Братия и дружина, добрые сыны мои, — сказал он и обвел взглядом присутствующих: у всех сосредоточенные, задумчивые лица. — Грозное время вернулось на Русь. Не до споров и разладов стало. Отбросьте амбиции и черные мысли. Надо крепить оборону. Боюсь, одним нам не выстоять. Надо искать подмогу, пока не поздно, — он замолчал.

Молчали и присутствующие. И это было хуже любого крика. Когда кричат — значит, надеются. Молчат — уже не верят. Набычившись, князь хрипло выдавил:

— Ступайте. Каждый знает, что делать. Тысяцкий, останься.

Когда остались вдвоем, он сказал:

— Ты, брат, тово, вожжи покрепче держи!

Но не зря говорится, что беда одна не приходит. Внезапно поднявшийся на улице гул заставил Михаила подойти к окну. Он увидел ватагу пацанов, которые что-то кричали. Раскрыв окно, услышал: «Послы едут, послы!..»

Это удивило князя. Какие послы? Он никого не ждал.

— Что будем делать? — спросил тысяцкий, держа руку на рукояти меча.

— Послушаем, — хмуро ответил князь.

Принимал он послов в гриднице. Те вошли гордые, кичливые. Особливо выделялся один, более остальных надутый спесью и высокомерием. И именно он, даже не склонив головы, с ноткой презрения во взгляде и голосе что-то сказал. Стоявший рядом с ним толмач перевел:

— Мой повелитель, тысяцкий хана Менгу, сына Великого из Великих ханов Угедея, предлагает тебе сдать город.

Эти надменность и самоуверенность возмутили князя. Он скрипнул зубами:

— Зачем сожгли Чернигов?

Монгол, выслушав толмача, что-то ответил.

— Мой повелитель, тысяцкий Великого хана Менгу Байдера, сказал, что сожжет и Киев, если ты, князь, не сдашь его добром. А тебя с веревкой на шее…

Он не договорил. Загремело кресло, яростно отброшенное князем. Он подскочил к толмачу и схватил его за грудь:

— Предатель!.. Мне, князю, — грозить?! — И, выхватив из-за пояса кинжал, вонзил ему в сердце. Монголы схватились было за сабли, но князь громовым голосом приказал: — Всех!

Команда была принята и понята. Воины порубали ханских послов на месте. Перешагнув через их тела, князь вышел на крыльцо. Толпившийся во дворе народ, догадавшись, что он сделал с послами, поприветствовал его.

— Коня! — приказал Михаил. И помчался к себе в Вышгородок.

За ним последовал и тысяцкий.

…Прибыв на место, он зашел к князю. Тот уже переоделся, лицо его выглядело спокойным.

— Садись, — сказал он, указав тысяцкому на кресло у стола.

Когда тот сел, Михаил подошел к нему и, облокотившись о стол руками, спросил:

— Что будем делать?

— Одним не справиться, — опустив голову, промолвил тот.

Князь походил какое-то время в раздумье по комнате, потом вернулся к столу:

— Завтра в ночь уходим.

— В Венгрию?

Князь ответил вопросом на вопрос:

— А что, кроме венгерского короля еще кто-то может помочь? — И добавил: — Возьмем с собой только казну и черниговцев.

* * *

Боярский сын Иван Сорокумов был давно перезрелым отроком. Как лицом, так и статью походил он на своего тятьку, знаменитого московского кулачного бойца. Рослый, грудь колесом, пудовые кулаки.

Тихо жило семейство. Да вдруг сыночек начал фортели выбрасывать: местных девок одну за другой портить. Женить его надобно бы, чтоб остепенился. И стали ему родители невесту подбирать. Да сынок-то с норовом оказался. Эта на морду страшна, та — доска доской… На беду родительскую, еще один грех за ним водился: ленив был не в меру. Каких скандалов стоило, чтобы его хоть на церковную службу выпроводить!

Но с некоторых пор парня словно подменили. Стоило заговорить о службе, как его будто ветром сдувало. Родители поняли: неспроста это. Решили выяснить, в чем дело. Для этого матушка призвала одну из своих приживалок, сметливую и шуструю, и наказала все хорошенько разузнать.

Не успели колокола пробить заутреню, как Иван уже на всех парусах понесся к церкви. За ним — старуха, ругая то свою старость, то его молодость. Но в храме быстро его отыскала. И наметанным глазом тотчас определила, что тот не сводит глаз с одной молодухи. «Губа не дура у нашего боярыча», — покачала головой бабка. Помимо приятных черт лица, от девицы исходили, казалось, благолепие и необыкновенная нежность — подкупающая, манящая. Зимняя накидка не могла скрыть и статной фигуры молодухи.

Старуха решила выследить, кто такая, и проводила красавицу до двора. Чтобы выведать подробности, дождалась первого, кто вышел, вернее, выехал из ворот. То был дровокол.

Дабы его разговорить, бабка развязала тряпицу, в которой хранила деньги. Золотой она пожалела — сунула дровоколу полустертую медную монету. Тот решил, что его хотят обвести вокруг пальца, и сочинил на ходу, будто бы красавица — безродная девка, прибившаяся не так давно к ихнему двору.

Старуха на крыльях полетела к хозяевам. Сорокумовы, узнав эту новость, успокоились: в случае чего — откупятся. Да и кто за беднячку заступаться будет?

Прознал о том их сынок. Это придало ему уверенности. Он настолько осмелел, что стал ходить следом за девицей уже до самого ее двора. Не заметить столь назойливого внимания красавица не могла и вскоре пожаловалась кому следует.

На следующий день за первым же углом от церкви Иван нос к носу столкнулся с каким-то рослым парнем. Боярыч на миг оторопел, но быстро пришел в себя и изготовился к обороне. Однако незнакомец кулаки в ход пускать не стал. Просто довольно грозно предупредил: