Сергей обыскал сумки всех пятерых, сходил к машинам и перерыл багажники. Вернувшись, прошелся по дому. Но большая комната была пуста, а в маленькой, использовавшейся в качестве кладовки, не нашлось ничего, кроме древних подшивок журнала «Новый мир», лежавших на полках аккуратными бело-голубыми стопками, точно выглаженное белье.

На всякий случай он посмотрел за подшивками. Одна лишь дощатая стена и мышиный помет.

– Ладно, – сказал Сергей. – Надоело.

Он присел на корточки над Тимуром, и тот вжался в пол. Нависавшая над ним рожа в таком ракурсе была особенно страшна.

– Где диадемы? – внятно спросил Бабкин.

– Что?

– Если ответишь быстро, есть шанс остаться с целыми руками.

– Какие диадемы? – выдавил Тимур.

– Понятно…

Бабкин взял со стола нож, изъятый у Коли, наклонился над Садыковым. Вскрикнули сразу трое, Тимур громче всех.

– Мужик, мужик, ты чего!

– Какие диадемы?

– Он не знает!

– А кто знает? – рыкнул Сергей.

Все смотрели на него.

– Слышь, братан, – наконец очень осторожно начал Паша. Говорить, лежа лицом в пол, было неудобно – слова выходили гулкими, а в нос дуло из щели. – Ты объясни, чего тебе надо-то.

Сергей взял Тимура за грудки, пересадил к стене, как куклу, и объяснил. Тимур замигал.

– Ты постой, постой, – заволновался он. – Откуда у нас такое? Братцы, вы нас с кем-то перепутали!

– Тимур Садыков, – лениво сказал Сергей. – Брат Динары Курчатовой. Сегодня был в ломбарде, где договорился о передаче двух диадем…

Тимур взвыл, как будто его резали. И торопливо заговорил: нет, он не знает ни о каких диадемах, в ломбарде он был, потому что покупал кольцо своей подруге, той самой, которая предупредила его о слежке. Они хотели всего лишь проучить их и передать через них Динаре ложную информацию. Это ведь она наняла их!

Бабкин окончательно перестал что-либо понимать. Он беспомощно обернулся на Илюшина. Тот пересел на край постели, сведя брови, и внимательно смотрел на Садыкова.

– Макар, можно их поучить маленько? – попросил Бабкин. – Они же нам мозги полощут!

Дружный хор умоляющих голосов заставил его поморщиться.

– Подожди-ка, подожди… – медленно сказал Илюшин. – Как тебя… Тимур. Где ты был в понедельник утром?

Здесь и был, дрожащим голосом заверил Тимур, разбирали старое шмотье Мурата. Его дача, они погорельцы, пожар был в прошлом году, как раз в это же время…

Он понес про пожар, но Бабкин движением брови заставил его умолкнуть.

– И в ломбард ты заезжал за кольцом своей Гуле, – утвердительно сказал Макар.

Тимур поклялся своей жизнью, что именно так.

– Тогда объясни мне, товарищ Садыков, – мягко сказал Макар, не сводя с него глаз, – зачем ты устроил весь этот цирк с захватом заложников? И уговаривал моего друга наговорить твоей сестре три короба вранья? А?

Тимур сглотнул под их взглядами и объяснил.

С каждым его словом гипотеза, возведенная Илюшиным и Бабкиным, вздрагивала, как от землетрясения. И с последней фразой рухнула, разлетевшись на кирпичи.

Гройс сказал, что замерз. Ирма, преодолевая брезгливость, прикоснулась к его лбу. Температуры не было, но старика тряс озноб.

– На улице двадцать градусов!

Ей казалось, он притворяется. Он постоянно обманывает ее! Лжец!

– Я старый, – жалобно сказал Гройс. – Я мерзну. Когда вы станете старой, вам тоже будет холодно летом.

«Я никогда не стану старой», – подумала Ирма.

Ей вспомнилось, что бабки всегда кутаются в тулупы, и она принесла ему с чердака плед, связанный, кажется, еще матерью – из собачьей шерсти, такой теплый и душный, что спать под ним было невозможно. Гройс закутался в него и стал похож на осиное гнездо, которое однажды она нашла под крышей. Оно тоже было серое – вытянутый кокон, в котором гудело и копошилось. Ирма опрыскала его истребителем ос, и гудение вскоре прекратилось.

Словно ему было мало предыдущих мерзостей, гнусный старик начал портить воздух. Он как будто подслушал ее недавний рассказ о визите к нему домой! Ирма была крайне чувствительна к запахам. Она не удержалась и сделала ему замечание.

– Я слишком долго не ел! – оправдывался Гройс. – Желудок разладился. Мне нужен врач!

Сложил губки бантиком и снова пукнул, сволочь.

Если бы существовал истребитель Гройса, Ирма не задумываясь обработала бы и его вместе с пледом. Она открыла форточки настежь на обоих окнах, стараясь не дышать, и поспешно вышла.

Точно ил, поднятый со дна души, в ней расплывалось отвращение. Как он мог казаться ей милым джентельменом? Что за слепота охватила ее? От него разит мертвечиной. «Совы – предвестники смерти или больших неприятностей, – читала Ирма в сборнике примет и кивала: да! правда! все сбылось! – Если сова влетела в дом и вы выгнали ее через дверь, помните, что дверь после этого должна оставаться запертой в течение трех дней. Не открывайте ее! Нарисуйте углем по кресту на каждой стене на высоте своего роста и рассыпьте под ними и вдоль двери немного золы».

Ирма всегда полагала себя современной женщиной, чуждой суеверий. Никаких крестов и золы.

А Чарли три дня походит на пеленку, ничего страшного.

– Вы согрелись?

– Согрелся, – кивнул Гройс. – Благодарю вас. Разрешите просьбу…

Ирма поморщилась. Он нарочно обращается к ней так, словно она тюремный надзиратель? Намекает на свое бедственное положение? Грязная, низкая игра, господин Гройс! Хотя кто ожидал иного от мошенника…

– У меня нет очков для чтения, а здесь темно. Вас не затруднит вкрутить еще одну лампочку?

Под потолком был лишь один рожок, и Ирма так ему и сказала.

– Может быть, торшер? – умоляюще попросил Гройс. – Хоть что-нибудь! Мне, знаете ли, мои глаза еще пригодятся. Не хотелось бы их портить.

Несколько секунд Ирма смотрела на него, борясь со смехом. Его глаза ему еще пригодятся, ха-ха! Наконец отдернула край шторы на дальнем окне, за которым сияло солнце, и быстро вышла.

– Спасительница! – крикнул ей вслед старик.

И взял «Графа Монте-Кристо».

Таким его и застала Ирма, вернувшись через полчаса – мирно перелистывающим страницы.

– Я уезжаю. Хотите сходить в туалет?

– Хочу! – привстал старик. – Очень хочу!

Он заметил, что она поднесла к носу платок, от которого разило духами. Прежде обходилось без ароматизаторов. Ее брезгливость растет с каждым часом. Скоро она будет обмахивать веером его задницу, пока он восседает на ведре.