«Примерно в 18.30 были замечены „тени“ на обоих траверзах к „Шарнхорсту“. Старший артиллерист якобы заявил, что он не может стрелять по теням и что ему нужны настоящие цели. Однако многие из допрашиваемых утверждали: „Эти тени были вполне реальными, чтобы уничтожить нас торпедами“.

На дистанции 8000 метров „тени“ превратились в эсминцы. Было такое сильное волнение, что даже с верхних палуб эсминцы почти не были видны, и поэтому была предпринята отчаянная попытка — подсветить их хотя бы 20-мм и 37-мм трассирующими снарядами».

«Мы открыли огонь с дистанции около 6000 метров, и я видел, как снаряды попадают в надстройки».

«Мы сближались на большой скорости… Внезапно вокруг нас выросли высокие столбы воды — это падали снаряды, выпущенные „Шарнхорстом“. Он вел огонь по нашему кораблю.

Начали срочно готовить к залпу торпедные аппараты. Дистанция уменьшалась ужасно быстро: 3000 — 2500 — 1900 — 1800 метров. Я не верил глазам. Прямо передо мной был этот страшный стальной гигант. Он был настолько огромен, что в командирский бинокль его можно было видеть только наполовину».

«[Мы] подошли к линкору на большой скорости и сразу развернулись, в этот момент „Шарнхорст“ открыл огонь… между нами и „Шарнхорстом“ разрывались осветительные снаряды [стрельбу этими снарядами вели „Сомарец“ и „Сэведж“], и из-за этого мы ничего не видели, потому что свет снарядов слепил нас… Дистанция быстро уменьшалась, было видно, что линкор разворачивается и быстро идет в нашу сторону. Мне приказали произвести выстрел осветительным снарядом, что я и сделал — мы увидели, что линкор идет прямо на нас, и поэтому выпустить торпеды было нельзя. К счастью, в последний момент линкор отвернул, подставив левый борт, дистанция была около 2000 ярдов, условия для торпедной атаки — просто идеальные».

«Накатившаяся огромная волна сбила нас с курса и залила всю кормовую часть корабля, смыв с палубы одного из торпедистов, который утонул. Кроме того, была повреждена труба торпедного аппарата, снесены за борт заряженные бомбометы. Начали ставить дымовую завесу, но тут же отказались от этого, опасаясь, что плотный черный дым привлечет внимание врага».

«Наступило томительное ожидание,

а потом раздалось несколько подводных взрывов подряд. Кто-то слышал три таких взрыва, другие — четыре. Нашлись и те, кто утверждал, что слышал шесть и даже семь взрывов».

«Когда мы подошли к „Шарнхорсту“, он попытался отогнать нас артиллерийским огнем, но благодаря капитану, который умело маневрировал кораблем, никто не пострадал, несмотря на то, что снарядов летело в нашу сторону предостаточно».

«Я не поверил глазам, когда, сфокусировав бинокль, увидел правый борт гигантского корабля всего в нескольких сотнях ярдов от себя… Я даже подумал — как все-таки красив „Шарнхорст“, отливающий серебром на фоне арктической темноты. На верхней палубе я видел моряков и, казалось, что они совсем рядом и стоят так близко, что можно пожать им руки»,

«В наушниках звучали доклады разных служб. Мы услышали шум приближающихся торпед, а затем и взрывы. Весь корабль содрогнулся, и его будто подбросило вверх — как при мощном землетрясении. Чуть раньше главный инженер Кёниг докладывал, что еще может дать 22 узла. Однако после попадания торпед скорость упала до 7–8 узлов. Никаких шансов у нас больше не было».

«Я был вестовым, и мне приказали передать какое-то сообщение. Я почувствовал, как корабль сильно тряхнуло. Свет погас. Стало совершенно темно. Впрочем, я не знал, что это были за удары — то ли отдача наших орудий, то ли попадания снарядов или торпед противника. Только вернувшись обратно, я понял, что произошло. Отделение было залито кровью: все друзья погибли — лишь один был еще жив. Он сидел на ящике с картошкой, привалившись спиной к переборке, его одежда горела, а волосы пылали, как факел. Я кое-как сбил с него огонь и позвал на помощь. Из башни „C“ прибежали матросы, и мы вытащили несчастного на палубу. Невозможно описать его мучения. Даже сегодня я не могу найти слова».