обстоятельствами жизни, – решительно изменить свою судьбу, человек этот тут же начинает походить на какой-то фантик, и ходит таким фантиком, покамест не выпадет ему новый случай и он не воспользуется им в полной мере».

– Вам, вероятно, известно состояние, когда тебя мучит страшный сон, а убежать ты не в силах, потому что ноги стали ватными, и ты умышленно затягиваешь пробуждение? – Родион Аркадьевич протянул ему руку. Комиссар пожал ее. Рука была горячей и липкой. – Весною запахи не разгадываются, а осенью – в один сливаются, вероятно, оттого и на душе такая хмарь, что хоть из себя вон беги.

– Что это вы так, Родион Аркадьевич, удручены и взволнованы?

– А что, разве совсем не от чего? – Он подержался за мочку уха, словно этим жестом отгонял от себя злых духов.

– Полагаете, вокруг вас одно страшное зверье? Небось об этом и с ясновельможным паном беседу держали после того, как мы стол покинули?

– Помилуйте, господин комиссар, простите, товарищ комиссар. А можно я вас по имени-отчеству?..

– Можно. Вам можно, Родион Аркадьевич.

– Я, видите ли, Ефим Ефимович, давно как ничего не полагаю. И в моем нынешнем положении было бы странно что-либо полагать.

– Что ж так?

– Три века, девять банков, ни пророка, ни отечества. Одна гостиница на всех, и одно на всех прекраснодушие. Человеку неглупому, коим вы, вне всякого сомнения, являетесь, нет надобности озвучивать ту цену, какую мы все сегодня платим за дарвинскую обезьянку внутри нас.

– Тогда к делу, потому как час поздний.

– Час, Ефим Ефимович, чтобы вы знали, давно уже ранний. – Родион Аркадьевич постучал папироской по только что распечатанной коробке «Табачной фабрики № 2», по всей вероятности купленной в трактире. Комиссару показалось, что до того момента, до этого движения пальцев вверх-вниз, имелся лишь один только голос Родиона Аркадьевича, тело же как бы отсутствовало. Он даже поймал себя на том, что пристально вглядывается в его английский костюм: есть ли под ним что-то материальное, что можно назвать Родионом Аркадьевичем?

– Не вы ли, случайно, в окошко флигеля моего давеча заглядывали?

– Именно что я. Однако ж то, смею вас заверить, совсем мимо дела нашего.

– Помилуйте, как же так – «совсем мимо», коли вы следили за мной?

– Мимо-мимо!.. Потому как не следил вовсе, а лишь интересовался, где вы пребываете, после того как эта история на обеде развела нас.

– Вряд ли бы вы стали так говорить со мной при моих товарищах.

– Это, несомненно, так и есть, потому что ваших товарищей слово мое совсем не касается. Потому что, заметьте, Ефим Ефимович, единственно вам доверяю и единственно вам симпатизирую на этой территории. Я ведь с одной лишь мыслью уберечь вас.

– Что, опять тьма египетская? – и задумался: «Сколько ему лет? Сорок? Пятьдесят? Пятьдесят пять?»

– Полно, Ефим Ефимович, я бы на вашем месте не иронизировал. Тем паче сейчас, когда вы с Нюрочкой оказались тесно связанными…

– Простите, Родион Аркадьевич, но я на своем месте, вы – на своем.

– Я и на своем не иронизировал бы. И сейчас, и потом, и вообще, в будущие годы, если таковые для нас с вами наступят, в чем я уже немало сомневаюсь.

– Не пойму, в чем ваши интересы?

– Не поверите, Ефим Ефимович, в том-то и дело, что сходятся наши интересы.

– Любопытно. Каким же образом? – поинтересовался комиссар и подумал, что Родион Аркадьевич в своем английском костюме и в рубашке с запонками не только бодрствует, но и, вероятно, спит.

«Нет, он есть, он тут, он явно телесно присутствует. Из такого бы снайпер знатный получился. Со снайперами беда совсем, снайперов не хватает. И прицелы наши не те. Германским стеклам сильно уступают. А у поляков – германские во все время кампании. Бьют нас, как птенцов».

– Вы к себе?

– Хотел чуток поспать, да, видимо, уж не получится.

– Я вас провожу.

– Если вам так удобнее. Скажите, вы ведь в трактире за кем-то наблюдали?

Но Родион Аркадьевич ответил вопросом на вопрос:

– Как вы думаете, Ефим Ефимович, где сейчас Войцех?

– Я не знаю, но полагаю, вы знаете.

– В том-то и дело, что и я не знаю. Никто не знает. Представляете?!

– Но кое-какие соображения у вас, вероятно, имеются, иначе б вы не начали сейчас с Войцеха, который, к слову сказать, лично мне безразличен.

– Лично вам он никак не может быть безразличен.

– Отчего вы в том так бесповоротно уверены?

– Оттого, Ефим Ефимович, что я по природе своей отличаюсь от большинства людей.

– Вы ведь не станете рассказывать мне о ваших скитаниях по Кавказам с каким-то там учителем-магом? Запамятовал, как его? Джордж Иванович?

– Запамятовали – ничего страшного, это не суть как важно, утомлять вас своими рассказами не стану.

– Вы меня неправильно поняли. Прошу вас, не обижайтесь.

– Ефим Ефимович, вы в имении недели не будет, как стоите, я же – второй месяц коротаю. Есть здесь нечто такое, что меня глубоко волнует, и я бы даже сказал, настораживает.

– Например?

– Исчезновение Войцеха… Станете возражать?

– Войцех, если он действительно исчез, то совсем недавно. Дальше.

– Управляющий со своими голубями… Меня смущает то обстоятельство, что птицы в небе появляются не по одной птичьей надобности…

– По чьей же еще тогда?

– Это я и пытаюсь установить.

– Вы хорошо разбираетесь в голубях?

– Будете в Москве – заходите. Покажу вам московские голубятни.

– Кажется, вы собирались покинуть Советскую Россию.

– Это я к слову.

– Хотите сказать, что плескание голубей в небе используется в качестве передачи условных знаков?

– Окрас, количество, но главное – время, в какое птиц выпускают!.. Да еще вот ленточки. Вы не замечали, что у некоторых из них цветные ленточки на лапках?

– Родион Аркадьевич, я не располагаю временем любоваться в бинокль на панских голубей. Дальше!

– Дальше, если вы желаете знать – пасть медведя используется как тайник…

– Какого медведя?

– Того самого, Ефим Ефимович, мимо которого вы давеча поднимались и спускались по лестнице. Старуха им пользуется. Вероятнее всего, она последнее звено. Перед нею еще два как минимум.

– С чего вы взяли? Откуда у вас такие предположения?

– Про тайник? От Нюры. Она случайно заметила. Вчера чистила серебро и заметила, когда выходила из дома. О том и поведала нам с Ольгой Аркадьевной, из-за чего мы и припозднились. Если я прав, ваш пьяный друг сильно расстроил чьи-то планы.

– Когда у вас появились все эти подозрения?

– При вхождении вашего полка в имение.

– Это серьезно?

– Более чем. Полагаю, вы и ваши товарищи будете отрезаны от своих и уничтожены.

– Вероятно, желаете, чтобы на основании высказанных вами предположений я задержал