– Короче, пошли к Елизавете, – завершил тягостную беседу Приходько.

Мы вошли в переговорную, и шеф сказал:

– Знакомьтесь, Елизавета. Ваша непосредственная начальница Татьяна.

Девушка встала и протянула мне руку. Я пожала узкую ладошку. Нет, это не Марта. Карц осталась бы сидеть в кресле, положив ногу на ногу. Ну, посмотрим, так ли уж умела девица. Я посмотрела Лизе прямо в глаза:

– Вы слышали о врачебной тайне?

– Да, – кивнула та.

– Доктор не имеет права рассказывать о проблемах своего пациента, – на всякий случай уточнила я, – если только его не обяжет закон. В особенности тщательно соблюдают сие правило психотерапевты, которые сродни священникам. Так вот, мне необходимо, чтобы душевед Олег Евгеньевич Медов пооткровенничал об одной своей клиентке. Можете устроить такую беседу?

– Да, – коротко ответила Лиза, – если вы дадите некоторые уточнения. Сколько ему лет?

– Сорок восьмой год рождения, – сказала я.

– Профессиональный врач или переквалифицировался в психотерапевты из водопроводчиков? – без тени улыбки осведомилась новая сотрудница. – Получил свидетельство, разрешающее практику, окончив трехнедельные курсы?

– Он работал невропатологом в больнице, – уточнила я.

– Можно идти? – спросила Лиза.

– Куда? – удивилась я.

– Нужно сделать пару звонков.

– Начинайте, – приказал Приходько. – Прямо тут, при нас.

Елизавета нагнулась, вытащила из сумки розовый, похожий на леденец сотовый, украшенный многочисленными наклейками с изображениями героев мультиков и, набрав номер, спросила:

– Дядя Коля, это я! Подскажи, пожалуйста, где отыскать тетю Таню! О! Очень срочно!

Мы с Приходько молча слушали девушку. Лиза соединилась с тетей Таней, от нее получила мобильный Ивана Петровича, затем добралась до Валечки, следующий звонок сделала Гарику, побеседовала с Карелией Львовной, Инессой, Петей, бабой Галей, и в конце концов я услышала:

– Алло! Олег Евгеньевич? О, как я рада вас слышать! Вам привет от Чубукова. Да, да, от Гены!

Беседа с Медовым продолжалась около десяти минут, затем Лиза спрятала «леденец» и отрапортовала:

– Психотерапевт ждет вас в пятнадцать ноль-ноль. Когда придете, скажите, что вас отправил Гена Чубуков.

– Гена Чубуков, – кивнула я, стараясь сохранить на лице невозмутимость. – И кто это такой?

– Геннадий, просто Гена, в свое время здорово помог Олегу Евгеньевичу, Медов ему многим обязан. Если психотерапевт начнет кочевряжиться, заведет нудятину про врачебную тайну, вы ему скажите: «Ладно, я ухожу, но Гена Чубуков обидится». Дальше все покатит как по маслу!

Олег Евгеньевич не стал, как выразилась Лиза, «кочевряжиться». Он провел меня в просторную светлую комнату, усадил в кресло и густым басом произнес:

– Спрашивайте.

– Любовь Доброва, – сказала я, – мне интересны любые сведения о ней.

Медов собрал брови у переносицы.

– Доброва? Не из постоянных подопечных. Вероятно, заглядывала пару раз, мне надо порыться в записях.

– Вы занимались Любой с подросткового возраста, – уточнила я, – и когда-то служили вместе с ее мамой Марией Николаевной Казаковой.

– Любашенька! – воскликнул Олег Евгеньевич. – Ну да! Она же сменила фамилию, но я ее продолжаю считать Казаковой, отсюда и путаница. Погодите, где Люба? Что случилось?

– Она покончила с собой, – ответила я.

Медов вскочил:

– Кто? Любаша?

Я кивнула, врач забегал по комнате.

– Это невозможно!

– Почему? – тут же спросила я.

Олег Евгеньевич замер у окна.

– Ну как я вам объясню? Потому. У Любы не было суицидальных наклонностей. Никогда.

– Вы уверены? – уточнила я.

Психотерапевт молча подошел к креслу и сел.

– Я веду Любашу с подросткового возраста и в курсе всех ее метаний. Поверьте, она не тот человек, который мог лишить себя жизни, скорее уж…

Медов примолк.

– Что? – переспросила я. – Скорее уж она сама кого-нибудь убьет? Вы в курсе, да?

– Чего? – поразился Олег Евгеньевич.

– Не могу похвастаться, что назубок знаю законы, – вздохнула я. – Что обязан предпринять психотерапевт, если клиент во время сеанса в деталях живописует, каким образом лишил жизни коллег по работе и жену своего любовника? Добавьте сюда до кучи изнасилование Галины Бутровой, смерть Геннадия Васькина, кончину деда Назара – и станет ясно: вы покрывали серийную убийцу.

– Как правило, преступники подобного толка мужского пола, – бормотнул Олег Евгеньевич.

– Встречаются исключения, – не сдалась я, – мне необходимо знать про Любу все.

Медов молчал. Я вспомнила совет Лизы:

– Боюсь, Чубуков обидится, когда до него дойдет, что вы не захотели мне помочь.

Психотерапевт поднял руку:

– Я всегда выполняю свои обязательства. Сейчас просто пытаюсь сообразить, как лучше вам растолковать суть проблемы, объяснить простым, ясным языком, без употребления заумных терминов. Психологи обожают говорить на собственной «мове», это делает их отличными от простых людей.

– Давайте поговорим об этом, – усмехнулась я.

Олег Евгеньевич оперся ладонями о свои колени.

– Хорошо, начнем от печки.

Когда Мария Николаевна попросила коллегу по работе проконсультировать ее дочь, опытный невропатолог и начинающий психотерапевт Медов не подозревал, с проблемой какого масштаба он столкнется. Люба была озлобленным, мрачным, неадекватным подростком. Девочка внешне не демонстрировала агрессивности, но внутри у нее бушевал вулкан. Любу обижали все, например одноклассники, которые подшучивали над ней. Ну над кем из нас не посмеивался сосед по парте? Кнопки, насыпанные на стул, спрятанный портфель, обидные прозвища, жвачка, засунутая в волосы, – все это мелочи. Любу не травили, не издевались над ней, но любое проявление, как ей казалось, неуважения вызывало у Казаковой горькую обиду. У нее начисто отсутствовало такое качество, как самоирония, и всегда было плохо с чувством юмора. Как правило, дети разбираются с обидчиками просто: затевают драку. Выяснив отношения в бою, школьники напрочь забывают об обиде и на следующей перемене бегут с недругом вместе в буфет.

Люба была иной. Она замыкалась, делалась мрачной, старательно обходила стороной того, кто наступил ей на мозоль, держалась букой. Казакова никогда никого не прощала, обиду запоминала на всю жизнь, обдумывала планы, как накажет человека, мечтала о неприятностях, которые рухнут на голову одноклассника или учителя. Рано или поздно Любочке предоставлялся шанс – и, будьте уверены, она им пользовалась. Самую большую радость Казакова получала в тот момент, когда, свершив возмездие, говорила: