Однажды, когда я была в Каннах и стояла в очереди на отправку одной из моих многочисленных телеграмм не то Лоуренсу, не то Китти с указаниями насчет переправки вещей из Лондона в Питерсфилд, со мной произошел странный случай. Все кругом были ужасно напряжены, как это бывает в начале войны, и ни у кого язык не поворачивался шутить, особенно по поводу мучительного процесса диктовки длинных телеграмм. На несколько шагов впереди меня в очереди стоял гомосексуал, который неожиданно выдал прекрасное замечание: «Боже мой, вы только поглядите на всех: можно подумать, во Франции война!» Если бы я не была настолько подавлена, я бы от души рассмеялась, но он, увы, выбрал неподходящий момент. В другой день нам сказали, что через два часа Канны будут бомбить. Кажется, это ни на кого не произвело большого впечатления.

Достать бензин представляло большую трудность, но тем не менее нам это неизменно удавалось. Сайдс не хотел, чтобы мы тратили запасы, но я так радовалась своему обожаемому югу, что не могла сидеть на месте; я постоянно садилась за руль и ехала по местам, которые за четыре года моей жизни в этих краях обрели для меня особое значение. Я без конца находилась в возбужденном состоянии и непременно должна была показать Нелли, что и где произошло в этот крайне насыщенный эмоциями период моей биографии.

Вскоре я отказалась от намерения вернуться в Англию, поскольку Лоуренс решил, что дети должны остаться во Франции. Нам нельзя было разъезжаться по разным странам, ведь с приходом войны переезды могли оказаться невозможными. Мне пришлось оставить проект музея, который в любом случае был обречен на провал: не могли же мы заимствовать картины, чтобы выставлять их под лондонскими бомбежками.

Мне пришла в голову замечательная идея создать колонию для художников на время войны и пригласить туда всех желающих на условиях небольшого содержания. В обмен они бы отдавали мне свои картины для будущего музея. Мы с Нелли стали искать по всему югу Франции подходящее место для нашей колонии. Мы осматривали отели, шато, дома. Это дало мне повод путешествовать и в самом деле стало в своем роде миссией. В Ле Бо нам показалось, что мы нашли идеальное место, но его уже реквизировало французское правительство.

Если бы я в то время лучше знала художников, ни за что бы не допустила безумной мысли, будто они смогут жить в мире и согласии. Нелли следовало бы подумать об этом раньше моего. Как только я вернулась в Париж и встретилась с несколькими людьми, которых мы думали пригласить, я осознала, какой кошмар нам предстоит. Они не только не могли ужиться вместе, но даже не желали делить один стол за ужином. Невообразимо, сколько они питали друг к другу вражды и ревности.

На юге мы навестили Альбера Глеза с женой. У них было несколько домов: один в Кальвере, один в Сен-Реми и еще один на другой стороне Роны. Первый был относительно простым домом на берегу моря, но в Сен-Реми они владели огромным имением, земли которого уже несколько лет безуспешно пытались возделывать. С началом войны коммуна пожаловала мадам Глез ослика, и при помощи него, а также двух испанцев, она всерьез планировала спасти Францию от голода. Она просила меня присоединиться к ней, но при всей шаткости моего собственного проекта я осознавала, что ее затея имеет еще меньше шансов на успех. Они радушно приняли нас в своем красивом доме, построенном в настоящем прованском стиле. Они оба были вегетарианцами, но при этом готовили изумительные блюда и приглашали нас к столу по совершенно непредсказуемому расписанию, как будто у них напрочь отсутствовало чувство времени. Глез был интеллектуалом и писателем не в меньшей мере, чем художником. Они были очаровательными людьми и, как большинство супружеских пар, представляли собой занятное зрелище для окружающих. Мадам Глез перебивала мужа всякий раз, стоило тому только заговорить, а поскольку он был интересным человеком, это было весьма досадно.

Когда мы наконец вернулись в Париж, я поселилась у Нелли в Медоне. Ее дом был сконструирован так, что если тебе нужна была еще одна комната, достаточно было провернуть вращающуюся дверь. Это было очень удобно.

Я вновь встретила Танги. Он жил один в красивой квартире американской аристократки Кей Сейдж. Как-то давно я уже попросила его с ней встретиться в надежде, что она купит его картину. По тому, как он описал мне ее на следующий день, я бы ни за что не подумала, что она станет его следующей женой. Она только что уехала в Америку, и он собирался отправиться следом, как только получит документы. Она оказала ему всю посильную помощь и покинула страну первой, рассчитывая, что он в скором времени последует за ней. В противном случае он бы присоединился к моей колонии.

Я носилась по Парижу с Танги, пока он собирал оставшиеся документы, но в последний момент он исчез. Он проводил последние дни с женой. Я нашла это трогательным. Мы с ней к тому времени снова стали хорошими подругами, ведь я больше ничем ей не угрожала. Она продала мне картину, за которой я охотилась уже многие месяцы — «Дворец высокого мыса», и я пообещала Танги, что буду выплачивать его жене ее стоимость в рассрочку ежемесячно. Так что можно сказать, что я унаследовала от Танги его жену после его отъезда.

Я купила Джуне билет на тот же корабль, что и Танги. Она была совершенно не в себе, и я попросила Танги за ней присматривать. Разумеется, он не выполнил мою просьбу. Я посадила их на поезд поздней ночью на вокзале Аустерлиц. Это было драматическое прощание, которое заставило нас почувствовать, что мы в самом деле на войне. В воздухе висело ужасное напряжение, и на вокзале царила почти кромешная тьма. Я не имела ни малейшего желания уезжать и совершенно не боялась.

Лоуренс написал мне, что он хочет отправить Синдбада в английскую школу близ города По. Я решила съездить посмотреть на эту школу и заодно заглянуть в местные дома, поскольку все еще не нашла идеального места для колонии. Мы ехали из Межева на двух автомобилях через всю Францию, что было довольно нелепо. Мы с Синдбадом ехали в маленьком «тальботе», а Кей и Лоуренс — в их «рено». Мы планировали разделиться в По, поэтому и подумали, что нам необходимы две машины. По пути нам открывались пейзажи Дордони и Центрального массива, окрашенные поздней осенью в красно-коричневый. Мы заехали в несколько чудесных старых церквей и питались роскошными трапезами в старых французских традициях. По — ничем не примечательный городок, но война его как будто оживила. По сравнению с Бидэльским интернатом школа в По была просто смешна, и Синдбаду там страшно не нравилось. Его расстраивало, что ему не дают заниматься крикетом и вернуться в Питерсфилд.

После отъезда Лоуренса и Кей я задержалась еще на несколько дней, надеясь, что Синдбад сможет там освоиться. Между делом я продолжала искать по округе подходящий шато. Я нашла агента недвижимости и ездила с ней по окрестностям. К тому моменту мой проект приобрел официальный статус: я стала использовать имя месье де Монзи, министра образования, так как мой агент решила, что это он меня послал на поиски помещения. Это не имело ничего общего с действительностью, но я не стала ее разуверять, подумав, что так дела пойдут быстрее. Во Франции важны знакомства. Я имела некоторую смутную связь с месье де Монзи, хотя никогда не встречала его. В результате меня всюду принимали по-королевски и показывали мне самые красивые шато, которые мне, разумеется, так и не подошли.