– Куда же она отправляется, когда ты высаживаешь ее из машины? – Мои губы двигались слишком быстро, мозг за ними не поспевал. – Куда она идет?

– В палату триста шесть. Или в какую-то такую. – Он рассмеялся. – Я не знаю. Я просто делаю, что она говорит. Доставляю ее к главному входу.

– И дальше ты с ней не идешь?

– Да в чем дело, Эм? – Он еще посмеивался, но мое напряжение начинало передаваться и ему.

Мне требовалось сесть и тихонько подумать. Казалось, мой мозг вот-вот взорвется под напором всех этих сведений, бомбардировавших его отовсюду. Я ничего не могла понять: в моем сознании образовался какой-то информационный тромб. Все сливалось воедино: ингалятор, фотография Ребекки и зрелище Памми, которая преспокойно проходит сквозь больничный корпус и выныривает с противоположной стороны.

– Ты и правда не очень-то хорошо выглядишь, – проговорил Адам. – Может, опять приляжешь? А я схожу налью тебе чаю.

– Не могу. – Я вдруг почувствовала, что мне просто необходимо отсюда вырваться. – Мне надо выйти. На свежий воздух.

– Стоп-стоп, не так быстро. Не торопись. Вот, возьми меня за руку, я тебе помогу спуститься по лестнице.

– Нет, я хочу сказать… я не могу здесь оставаться.

– Какого черта, что с тобой такое? – Он уже говорил немного громче. – Мне скоро ехать забирать маму, так что выпей чаю и успокойся.

– Подбросишь меня до станции, когда поедешь. Я доберусь домой на поезде.

– Но это безумие какое-то, – заметил он. – Тебе придется тащиться через весь Лондон, чтобы попасть в Блэкхит. Ну не бессмыслица?

Я знала, что это бессмыслица, но мне и все прочее казалось лишенным смысла. После всего, что натворила эта женщина, я старалась все-таки отнестись к ней беспристрастно и была вполне готова оставить наши разногласия в прошлом и помочь ей пережить лечение – поступить так, как поступают близкие родственники. Но это? Это уже нечто совсем другое. У меня даже не получалось начать как следует думать об этом.

– Ну ладно, ну что ты. – Адам поманил меня к себе. – Всем нам тяжело дались эти несколько недель, все мы перенапряглись.

Он обнял меня и стал гладить по спине – пребывая в блаженном неведении насчет того знания, которое исподволь отравляло мне мозг. Теперь я понимала, что Памми – не только расчетливая обманщица, которая твердо решила разрушить мою жизнь, но и гнусная убийца, лишившая жизни Ребекку.

Я наблюдала из машины, как она ковыляет через стоянку, вися на руке у Адама, и меня буквально затошнило. Она заставила его ждать в больничном вестибюле, полном людей, – пока она заканчивала свою «химию». Он принес мне кофе из здешнего кафетерия, пока она специально тянула время (несомненно, чтобы все выглядело достовернее), но я не смогла его выпить. Я ведь хотела, чтобы он высадил меня у станции, чтобы мне вообще не пришлось с ней встречаться, чтобы я больше не участвовала в ее подлом вранье и обманах. Но Адам отказался.

– На вид ты уже в порядке, – настаивал он, промахивая мимо станции по пути в больницу. – И цвет лица нормальный.

– Я правда не очень хорошо себя чувствую. Неужели нельзя просто высадить меня у станции?

– Но мама будет очень разочарована. Она так расстроится, если ты хотя бы чашечку чая с ней не выпьешь.

Будь я сильнее, я бы втащила его в больницу, потребовала, чтобы нам показали нужную палату, и позвала ее. Лишь тогда он узнал бы, что она сделала, на что она способна. И она при этом ни о чем бы не догадалась: пока он яростно искал бы ее имя в списке пациентов, отказываясь поверить, что ее тут нет, она бы радостно слонялась по окрестным магазинам – наверняка подыскивая себе подарочек в виде новой блузки или чего-нибудь в этом роде. Но это – все, что понадобится для того, чтобы он увидел. Чтобы он начал понимать, через что она заставила меня пройти. И чтобы мы оба начали, собирая правду по кусочкам, уяснять себе, что она сделала с Ребеккой.

После того как я потяну за ниточку, клубок начнет распутываться с устрашающей скоростью, но мне требовалось время, чтобы сообразить, с какой нитки начать. Адам должен был увидеть ее такой, какая она есть, поверить в возможность того, что она способна причинить человеку реальный вред. Он сочтет меня помешанной, если я обвиню ее в убийстве Ребекки, толком не имея никаких доказательств. А если он мне попросту не поверит, это будет означать конец наших отношений. А я не готова дать этому случиться. Не только потому, что люблю его, но и потому, что отказываюсь позволить ей победить.

Мне хотелось, чтобы тот гнев, который я так долго носила в себе, оставался со мной и сейчас, заставляя меня постоять за себя, поступить правильно – пока у меня есть шанс. Но сейчас эта сводящая с ума обида, которая всегда готова была выплеснуться наружу, сменилась страхом – не только за отношения с человеком, которого я люблю, но и за себя. Сперва я считала ее просто назойливой, но безвредной теткой, слишком старательно оберегающей своих сыновей. Но теперь я поняла, что она – завистливая, ревнивая психопатка, которая не остановится ни перед чем, лишь бы добиться своего.

Я смотрела на нее через стекло машины и думала, что такие мысли могут показаться смехотворными. Вот она бредет, вся сгорбившись, в своей плиссированной юбке и скромно-благоразумном кардигане, застегнутом на все пуговицы, слегка пришаркивая, словно каждый шаг вызывает у нее невероятные муки. Да, не будь я так испугана, все это могло бы выглядеть смешно.

– Ты не против сесть сзади, милая? – спросила она у меня, добравшись до машины. – Меня после этого ужас как тошнит, лучше мне ехать впереди.

Я не произнесла ни слова. Просто вылезла и пересела.

– Спасибо тебе огромное. Честное слово, просто нет слов, каково это.

Давай-ка попробуй, хотелось мне сказать. Объясни мне, каково это – притворяться, что у тебя рак, и беспечно шляться по магазинам, пока твои друзья и родные отменяют все дела, тормозят всю свою обычную жизнь и молятся за твое выздоровление.

– Как все прошло? – спросила я вместо этого. Голос звучал ровно, хотя сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

– Не очень приятно, – отозвалась она. – И они говорят, что будет еще хуже. Даже представить себе не могу, что же мне делать, когда это случится.

– Может быть, у вас все будет в порядке, – сухо заметила я. – Люди очень по-разному реагируют на химиотерапию. Тут все зависит от особенностей конкретного организма. Возможно, вы – среди везучих.

– О, что-то я сомневаюсь, – проговорила она.

– В чем ты сомневаешься? – мягко спросил Адам, садясь в водительское кресло.

– Эмили считает, что я с легкостью все это перенесу, но, по-моему, она недооценивает серьезность положения.

Я улыбнулась сама себе. И недоверчиво покачала головой. Как раз в этот момент Адам повернулся ко мне с таким видом, словно хотел спросить: «Да что с тобой такое?»