– Теперь я настоящая европейская топ-модель, правда? – спросила она.

– Мужчины сойдут с ума при виде такой красавицы, – одобрил Юрьев.

– Мой мужчина – ты. Твоя женщина – я.

– Кто тебе сказал?

– Так будет правильно. Я спасать тебя, ты спасать меня. Мы были вместе, мы будем вместе.

Хоть смейся, хоть плачь! Юрьев предпочел состроить свирепую физиономию.

– Ступай за мной, – распорядился он, увлекая Лали в сторону ночного ресторана.

– Позволь мне нести твой груз, – протянула она руку.

– Не позволю, – отрезал Юрьев, отстраняя сумку.

– Почему?

– Слишком ценные вещи.

– Какие?

– Контрабандный кубинский ром и сигары.

– О, Куба! Тото… толита… То-та-ли-та-ризм, да?

Юрьев стиснул зубы, давая понять, что тема закрыта. Он был сыт болтовней по горло. Зато испытывал зверский голод.

Ресторан выглядел точно так же, как и вчера. Даже свободный стол оказался тот же самый. Такое странное стечение обстоятельств. Ирония судьбы. Мрачноватая ирония.

Места, на которых двадцать четыре часа назад сидели Вера, Надя и Люба, занимали другие люди. Русские девушки, искавшие легкой жизни, столкнулись в Албене с трудностями и опасностями. Ничего, урок пойдет им на пользу. Впредь будут умнее или хотя бы осторожнее.

Рассудив так, Юрьев залил угрызения совести рюмкой анисовой мастики. Для спутницы он заказал сок и кислое молоко, опасаясь, что спиртное сделает ее еще более болтливой, чем было задумано природой. Однако Лали не умолкала и без горячительных напитков. Всякая мысль, зарождающаяся в ее мозгу, непременно произносилась вслух, а мыслей этих было больше, чем перьев в подушке.

– Что это такое? – спросила она, вертя в руках слоеный пирожок с брынзой.

– Баница, – ответил Юрьев, жующий точно такой же пирожок.

– А сыр как называется? – не унималась Лали.

– Кашкавал, если я не ошибаюсь… Но зачем тебе это знать?

– Ты это кушать. Я должна уметь готовить.

– Это совсем необязательно, – буркнул Юрьев, начиная подозревать, что главные испытания впереди.

Похоже, турчанка вбила себе в голову, что отныне является наложницей нового повелителя. Рот у нее не закрывался ни на минуту.

– Что это? – спрашивала она.

– Тушеное мясо с овощами… Гювеч.

– Но это же по-турецки! – обрадовалась Лали. – Мне нравится в Болгарии. Теперь это мой второй дом.

– Я живу в России.

– Тогда пусть Раша будет мой второй дом. Москоу.

– Так не бывает.

– Но почему?

– Родина у нас одна, – пояснил Юрьев, яростно пережевывая говядину. – Как судьба. Жизнь, понимаешь?

– И любовь, – принялась перечислять Лали. – И… и смерть.

Ее глаза внезапно наполнились слезами. Видать, вспомнила кошмар на яхте, танцы до упаду, припадочного Казаева, выстрелы боевиков. Как же ее утешить? Чем? Обнять, прижать к груди, поцеловать? Нет у Юрьева такого права. Недаром же говорят, что мы в ответе за тех, кого приручили.

– Не стоит думать о смерти, – сказал Юрьев, отодвигая опустошенный до дна горшочек. – Бессмысленное занятие. Пока я живу, смерть существует лишь как отвлеченное понятие. А когда я умру, она вообще перестанет для меня существовать.

– И для меня? – спросила Лали.

– И для тебя.

– Что же тогда получается?

Юрьев пожал плечами:

– Вечная жизнь, о которой так любят рассуждать проповедники.

Лали призадумалась и заключила:

– Жить вечно – мало.

Юрьев поднял брови:

– Вот как? Что же тебе нужно еще?

– Любить, – принялась перечислять Лали, – заботиться о муже, рожать детей, нянчить внуков. – Ей хватило четырех пальцев. В ее коротком перечне не нашлось места для чего-нибудь иного. Не придумав пятого пункта, она просто повторила: – Любить.

В этом, при всей своей наивности и невежестве, она оказалась куда прозорливее многих мудрецов.

Небо на востоке посветлело. Сначала оно приняло стальной отлив, потом там проступила синева, а на ее фоне начали возникать все новые и новые краски: красные, оранжевые, желтые. Стало прохладно. Волны, покрытые неряшливыми шапками пены, к утру усилились. Юрьеву не нужно было разуваться и заходить в море босиком, чтобы убедиться в том, что вода остыла. За него это сделала Лали.

– Как лед, – крикнула она, вскинув мокрые руки.

«Все ее существование построено на контрастах, – подумал Юрьев, озирающий горизонт в ожидании появления вертолета. – Молодая кровь горяча, вот вода и кажется ей ледяной, а не просто холодной. Будет немножечко жаль расставаться с Лали. Славная девушка. Кажется, я начинаю к ней привыкать… чего делать не следует…»

– Лали, – строго произнес Юрьев, – выходи на берег, а то простудишься.

– Волны.

– Да, волны, – согласился Юрьев. – Но любоваться ими удобнее с берега. Иди сюда.

– Слушаюсь и повинуюсь, – заулыбалась Лали, выбираясь на песок.

Привычная формула обращения обрела для нее новый смысл, шутливый. Это здорово. Может быть, чувство юмора поможет ей избавиться от роли извечной рабыни, потакающей любым мужским капризам.

– Пойдем на скамейку, – предложил Юрьев. – Там не так дует.

– Лали уставать, – пожаловалась девушка, хитро поглядывая на него. – Лали не может идти.

– Хочешь, чтобы я тебя отнес?

– Нет, ты просто вести Лали за руку.

– Они у тебя мокрые и холодные, руки, – притворно нахмурился Юрьев. – Как две лягушки.

Турчанка приняла шутку за чистую монету. Поспешно проведя ладонями по платью, она продемонстрировала по-детски розовые ладошки:

– Теперь сухие.

Юрьев не ответил. Улыбка на мгновение искривила его губы и тут же исчезла. Он снова свел брови к переносице, на этот раз непроизвольно.

Заметив изменившееся выражение его лица, Лали тоже обратила взор в ту сторону, куда неотрывно смотрел Юрьев.

К ним быстро приближался полноватый невысокий мужчина, неряшливо одетый, заросший щетиной по самые глаза, всклокоченный, прихрамывающий на одну ногу. Он шел вдоль линии прибоя, первые лучи солнца освещали его сзади, отбрасывая неправдоподобно длинную тень. Она надвигалась по песку на Юрьева и Лали, словно черная стрела. Прямая. Целенаправленная. Не отклоняющаяся от выбранного курса.

Тень принадлежала человеку, который назвался Павлом Маркеловым и подсунул Юрьеву испорченный акваланг.