В феврале 1791 года Трубецкой обращался к Кутузову с новым вопросом. «Спроси, мой друг, у твоих докторов, не может ли в чахотках помогать ON, а я не смею оной употребить в этой болезни, и пожалуйста, на первой почте, дай мне на оное ответ».

Новиков, на основании своих алхимических знаний, считал себя весьма опытным в искусстве лечения.

«Сердечно сожалею, любезнейший и почтеннейший друг мой, Николай Михайлович, о худом вашем здоровье, — писал он Карамзину (в 1816 году), — что не сказали Вы мне о болезни вашей: может быть, я несколько и помог бы вам, ибо, по благости Господней, имею в медицине, хотя небольшое, однако изрядное основание».

Тогда же, услышав «о случившемся несчастном приключении» с супругой Н. П. Сафонова, Новиков послал ему «скляночку солнечной тинктуры». «Сие лекарство, — пояснял Новиков, — в родах и после родов весьма удивительно помогает»[274].

В своем Авдотьине-Тихвинском Новиков постоянно занимался лечением окрестных помещиков и крестьян. Помощником ему был один из его крепостных, которого он сам подготовил к обязанностям лекаря.

В связи с своими медицинскими вкусами московский розенкрейцерский кружок в Компанейском (Гендриковском) доме наряду со школой и типографией завел аптеку. Учреждение аптеки — даже для столичной Москвы — было явной и насущной необходимостью. О «плутнях и бездельничествах» в доновиковских аптеках Москвы подробно рассказывает Болотов[275].

Московская розенкрейцерская аптека «учредилась вызванным на коште общества из-за границы фармацевтом Френкелем, у которого Биндгейм, Кубе, Линрод, Берз, Эйнбродт были провизорами. По запрещении общества они учредили от себя особенные аптеки, которые сделались родоначальницами всех лучших в Москве ныне (1839) существующих аптек, и можно сказать, что столица обязана и в этом отношении Новикову, а аптекари ему же своим благосостоянием, с которым могли дать хорошее образование детям своим, занимающим ныне (1839) ученые степени, как-то профессор Эйнбродт. Сверх того были куплены обществом за границею секреты драгоценных лекарств, другие же по связям присылались приготовленные безденежно; о последних упоминает Семен Иванович (Гамалея) в письмах своих, из числа же первых были: составление эфирного эликсира, известного своим спасительным действием в гнилых горячках и полезным во многих других болезнях»[276].

Устройство правильно налаженной аптеки уже само по себе было делом большого филантропического значения; но, кроме того, аптека Френкеля специально обслуживала неимущие слои населения. «Главным правилом» аптеки «была поставлена раздача лекарств бедным безденежно»[277].

Невозможно документально обосновать изложение политики масонских организаций в России XVIII века. По самому существу дела, здесь гораздо больше косвенных намеков, чем прямых указаний.

В царствование Екатерины можно видеть два общественных течения, тесно связанных через своих руководителей с масонскими организациями.

В шестидесятых годах XVIII века это попытка либерально-дворянской политики, завязывающейся вокруг Манифеста о вольности дворянской и Законодательной комиссии 1767 года.

С середины семидесятых годов все более ясно и определенно обозначается дворянская же консервативная реакция против беспорядочного и расшатывающего народное хозяйство екатерининского управления.

В обоих этих течениях — и в раннем екатерининском либерализме, и в позднейшей консервативной оппозиции — несомненно участие масонов; в первом — преимущественно тех лиц, которые затем вошли в Елагины английские ложи, а во второй — деятелей шведской системы и розенкрейцерства.

I

В конце 1750-х годов, как мы видели, во главе масонской организации стоял P. JI. Воронцов. Именно в эти годы он начал играть первенствующую роль и в дворянских кругах. В 1760 году он сделан был членом (елизаветинской) Законодательной комиссии по составлению нового Уложения. В комиссии Воронцов занял сразу первенствующее положение; комиссия собиралась «в доме его сиятельства графа Романа Ларионовича».

После назначения Воронцова комиссия вызвала к себе в помощь депутатов от разных сословий. Вероятно, это был не случайный, а вполне обдуманный шаг. Отзвук его находим в московскому журнале такого же масонского кружка, каким в Петербурге был кружок Воронцова, — в «Полезном увеселении» Хераскова. В этом журнале в 1762 году было напечатано (а в рукописном виде, конечно, обращалось и раньше среди читающего общества) «Устроение жизни человеческой». Там, в главе «О государе и подданных», русский масон мог прочесть, что истинный государь «собирает мудрых людей своего государства: советует он с ними и слушает их мнения, позволяя всякому свободно говорить».

В 1760 году (тогда же, когда кружок получил в лице своего «гранметра» Воронцова некоторый доступ к власти) возвращенный из Швеции дипломат без места, без влияния и не удел Н. И. Панин, неожиданно назначен был на ответственный и серьезный пост — воспитателя при цесаревиче Павле Петровиче.

Панин был масон; вряд ли — при очень тесном круге тогдашнего масонства — он был далек, именно по ордену, от гр. Воронцова.

Русское масонство было прочно связано впоследствии с именем Павла Петровича; можно думать, что так было с самого начала, и именно здесь кроется причина назначения Панина в 1760 году.

А. П. Сумароков — литературная сила раннего русского масонства — отметил назначение Панина в особой речи, поднесенной юному великому князю в день его рождения, 20 сентября 1761 года. «Не погибнут, Государь, не погибнут наставника твоего труды, — обещал Сумароков, — и что он сеет, то Россия несомненно жати будет».

В царствование Петра III, пользуясь подходящим моментом, гр. P. JI. Воронцов ускоренно подготовил и провел в жизнь Манифест о вольности дворянской, подписанный Петром III 18 февраля 1762 года.

Манифест был радостно встречен в масонских кругах. Гр. И. Г. Чернышев восторженно откликнулся на него из Вены письмом к своему старому другу И. И. Шувалову, успокаивая его — в ответ, очевидно, на давние его опасения, — что дворяне, получив вольность, тем не менее службы не побросают.

Политическому кругу понятий дворянской вольности, выраженному в манифесте 18 февраля 1762 года, соответствовала программа экономического либерализма. Выполнение этой программы намечено было указом 28 марта 1762 года о свободе хлебного торга. «Империя наша, — объявлял Петр III, — по благости Божией толико плодородием изобилует, что избытками своими могла бы пропитать великую часть прочего света… во многих еще провинциях и при великих реках лежащих хлеб остается при такой низкой цене, что крестьянин при всем урожае оного едва столько намолотить успеет, сколько на заплату его податей потребно… А по сему повелеваем хлебный торг сделать отныне от всех портов, не исключая и на Каспийском и Черном море лежащие…».