– А за что ты избил Жакана?

Усач проворчал злобно:

– Он назвал мою мать старой шлюхой!

Тот подумал, пожал плечами.

– А что он сказал не так?

Усач зыркнул недовольно из-под тяжелых век.

– Не такая уж она, – прорычал он, – и старая.

Я подошел, они сразу умолкли и вскочили, я спросил усача:

– Тебя как зовут?

– Войтех Быстроногий, ваша светлость!

– Быстроногий? – переспросил я. – Это хорошо… Мне тут мысля пришла. В общем, обойди весь лагерь и передай священникам, что завтра утром потребуется их общая месса. Или литургия. Не хочу тревожить гонцов, они весь лагерь переполошат, такие гордые своей работой… Если выполнишь мое поручение, получишь в награду большой удел земли и войдешь в сословие благородных людей.

Он вытянулся, гаркнул преданно:

– Какое счастье служить вам, ваша светлость!

– Все запомнил?

– Да.

– Все выполнишь?

– Клянусь своей матушкой!

Я оглядел его с подозрением.

– Знаешь, я предпочел бы услышать более весомую… в общем, поклянись тем, что если не выполнишь, то никогда не получишь земли и не войдешь в сословие благородных!

Он выпрямился, с виду бы сразу протрезвел.

– Клянусь!

Я пошел дальше, а там, улучшив момент, влез в шкуру исчезника, на цыпочках осторожненько отодвинулся в темноту. Можно бы попытать так прямо из шатра, но сэр Норберт, что бдит за безопасностью и лагеря, снабдил самых доверенных нужными амулетами, мимо них не проскочишь…

Луна скрылась за тучку, настала темнота, как говорят, хоть глаз выколи, и хотя для меня практически ничего не изменилось, но пользоваться умею: на цыпочках миновал затаившиеся дозоры, долго бежал, пригибаясь, чтобы луна, если выглянет, не осветила спину, и, уже забравшись подальше, чтобы не поднять тревогу, превратился в легкого и быстрокрылого птеродактиля.

Никто не заметил, как я взметнулся в небо, из-за тучи выдвинулась бледная и заспанная луна, вся в пятнах и коррозии, тут же нырнула в другое темное облако.

Земля покрыта тьмой, даже чернотой, словно ее и нет вовсе, а лечу в космосе за пределами вселенной, где и звезд нет вовсе. Затем в двух-трех местах увидел яркие точки, всмотрелся, ну да, как же иначе, пожары, что еще.

Но наших там еще нет, это местные дерутся друг с другом, как будто в их земли и не вторглись чужаки. Это и понятно, сосед куда ненавистнее чужака, с чужаком и договориться можно, а соседа можно только тихо ненавидеть, пока собираешь силы, чтобы напасть под покровом ночи и убить всех-всех…

Ко мне поднимаются запахи гари, а вместе с ними ароматы оливкового масла, рыбы, будто там вскипели целые реки или озера…

Потом чернота сменилась серым туманом, словно лечу над Млечным Путем или подобной туманностью, надо мной поредели тучи, в одной смутно наметилось светлое пятно луны.

Наконец внизу серый туман сменился серебряным блеском, а из тучи выскользнул чистый, как очищенное круто сваренное яйцо, месяц, торопливо начал отодвигаться от тяжелых громад, где едва не затерялся, и в его свете выступила знакомая гора с пещерой Сьюманса.

Я бережно опустился на знакомый край, выждал. Каменная плита, закрывающая вход, исчезла так бесшумно, что в следующий раз надо будет пощупать на предмет реальности.

Придав себе безмятежный вид, я медленно пошел по знакомому ходу.

– Великий Сьюманс! – вскричал я громко и радостно. – Я не сильно побеспокоил вас?

В пещере ничего за время моего отсутствия не изменилось, разве что она показалась намного ближе. Сьюманс сидел на корточках возле объемистого сундука и рассматривал в лупу большой висячий замок. В мою сторону не оглянулся, но я ощутил, что мое присутствие заметил.

– Великий Сьюманс, – сказал я торопливо, – вы как-то обронили, что сумели избавиться от сна, так что я, надеюсь, не потревожил вас… сильно в это весьма ночное время?

Свет настолько ярко блестит на его абсолютно голом черепе, что я все никак не мог рассмотреть выражение его лица, но мне показалось, что великий маг изможден, резко постарел, руки болтаются, как плети, а кожа стала сухой и морщинистой, как пролежавший века на солнце пергамент.

Он со вздохом разогнулся, буркнул:

– Уже сто пятьдесят лет пытаюсь разгадать тайну этого замка!.. А потом окажется, что в сундуке ничего интересного нет… Да, Ричард, я никогда не сплю, но это не значит, что времени мне девать некуда.

Я поклонился с великим почтением.

– Я знаю, что минута жизни мудреца дороже ста тысяч лет королей!

– Ну, тогда…

Он говорил медленно, всматривался в меня так, словно увидел если не впервые, то через лет двадцать после первой встречи.

– Великий Сьюманс…

Он прервал меня, даже не замечая, что какая-то человеческая букашка что-то вякает:

– В вас что-то изменилось после нашего последнего разговора или мне почему-то кажется?..

Я ответил беспечно:

– Конечно! Несколько дней профыркнуло, как испуганные воробьи! А мир меняется ежесекундно.

– Не так уж он и меняется, – ответил он с некоторым сомнением. – Что-то перетекает из года в год, из века в век… Что в вас изменилось, сэр Ричард?

– Неужели изменилось? – спросил я. – Ничего! Даже сапоги те же.

– Изменилось, – подтвердил он. – Сейчас от вас несет мощью, как жаром от раскаленного горна. В прошлый раз у вас не было столько силы и уверенности. Неужели мир там внизу начал меняться так быстро и непонятно?

– Гм, – сказал я, – после нашего разговора я ни о чем больше не думал, как о ваших мудрых, конечно же, словах. Думал зело, думал бардзо, обло и даже озорно. И надумал, что маги в Гандерсгейме напоминают олимпийских богов Эллады. Заняты своими делами, но нет-нет да и спустятся на землю пошалить… Так вот, уважаемый Сьюманс, мне говорить такое неприятно, я ж человек деликатный, но святая справедливость говорит, что на деликатных воду возят, а я из тех, кто возит ее сам… на других, понятно.

Он посмотрел в сторону, из пространства появилась тонкая женская рука и подала ему изящную серебряную чашу. Я уловил приятный пряный запах.

Сьюманс медленно отхлебнул, прислушался к ощущениям. Я терпеливо ждал, наконец он пробормотал расслабленно:

– Я бы не сказал, что они чем-то вредят… людям.

– Спасибо, – сказал я, – что не назвали червяками.

Он скупо улыбнулся.

– Зачем же. Они просто люди. Хотя, конечно…

Я сказал с мягким нажимом:

– После нашего разговора о магах и простых людях мне много думалось, что есть странно, я ведь человек с мечом в руке, а не думатель какой-то! И вот что я надумал… Гандерсгейм – отныне моя земля. Я сюзерен, что значит – судья, обвинитель, защитник и палач в одном лице. Костьми лягу, но не могу позволить никому вторгаться со стороны или сверху!.. Это касается моей чести сюзерена, а что такое честь, уже видели хотя бы по нашему рыцарскому войску.