Я был на волосок от гибели. Какое диковинное, жуткое ощущение: ты летишь вниз, и этому полёту нет конца, будто с неба, но вокруг тебя потоки воды, а дышать практически нечем. И ничего не видно. В ушах ревут и грохочут стремнины. Я просчитал, за сколько секунд долечу до дна, но казалось, полёт не кончится никогда. Я смутно сознавал, что лечу сквозь скалы, и даже раз-другой коснулся их ногой, совсем чуть-чуть, иначе без перелома не обошлось бы. Наконец я ударился о ледяную воду, из меня вышибло весь воздух, завертело, закрутило, и я словно возродился, обретя жизнь после смерти. Шестое чувство подсказало мне, что я выжил, но выныривать на поверхность было нельзя — вдруг Холмс смотрит? Я велел полковнику Морану отвлекать его и бросать в его сторону небольшие камни, а сам тем временем доплыл до берега и, дрожащий и измождённый, выполз наружу и добрался до укромного местечка.

Как странно, как до смешного странно, что и Холмс, и я, использовали одни и те же обстоятельства, чтобы исчезнуть из этого мира… Что толкнуло меня на это, я уже описал, а какие мотивы были у него? Удовлетворительного ответа дать не могу. Но совершенно ясно, что своя повестка дня у Холмса была, что он пожелал на три года спрятаться от мира и устроить себе так называемые «большие каникулы», и я постоянно тревожился — а вдруг он объявится? Ведь я был чуть ли не единственным человеком в мире, который знал: Холмс жив. Я даже подозревал, что это именно он поселился в номере по соседству в гостинице «Гексам» и мучает меня своим кашлем в темноте. Где он был всё это время и что там делал? Не знаю, да и знать не желаю. Главное, что моим планам он никак не помешал, и слава богу, что больше встретиться нам не довелось.

Оставалось одно: в качестве последнего доказательства предъявить тело. Об этом я позаботился заранее. В то самое утро я столкнулся с местным жителем, который возвращался из деревни Розенлау. Я решил, что это рабочий или пастух, но оказалось, что это Франц Гирцель, шеф-повар из «Энглишер хоф». Он был примерно моего возраста и телосложения — и мне пришлось его убить, хотя и не без сожаления. Лишать человека жизни никогда не доставляло мне удовольствия, особенно если этим человеком оказывался случайный прохожий, каковым, несомненно, был Гирцель. Но в моём положении было не до сантиментов. Мы с Перри одели его в одежду, схожую с той, что носил я, и довершили наряд серебряными карманными часами. Я сам пришил тайный карман с зашифрованным письмом, которое написал ещё в Лондоне. После этого я бросил тело в воду и поспешил прочь.

Задумайся Этелни Джонс хотя бы на минуту, он бы сообразил: вероятность того, что Кларенс Деверо написал формальное письмо, в котором приглашал профессора Мориарти на встречу, чрезвычайно мала. Не надёжнее ли передать такое предложение изустно? И что за надобность изобретать какой-то особый шифр? Мог возникнуть и такой вопрос: зачем Мориарти привёз это письмо с собой в Швейцарию, да ещё зашил в карман пиджака? Всё это выглядело весьма сомнительно, но это была первая серия приманок, которые я разложил для британской полиции, чтобы вовлечь их в мой замысел.

Встретив инспектора Джонса, я сразу понял: наконец-то Провидение, так долго мне изменявшее, взяло мою сторону. Для плана, что сложился в моей голове, лучшего исполнителя Скотленд-Ярд подобрать не мог. Джонс был человеком весьма способным, при этом не видел дальше кончика своего носа, был доверив и наивен. Когда его жена рассказала мне о его прошлом, о его фанатичном увлечении Шерлоком Холмсом, стало ясно, что мне по-настоящему повезло. До самого конца он был абсолютно податлив и покладист. Что ж, у каждого своя планида. Он был марионеткой в моих руках, игрушечным полицейским, которого он купил дочке по дороге домой.

Взять нашу первую встречу в полицейском участке Мейрингена. Он проглотил все мои наживки, предназначенные для детектива, которого прислали вести дело: часы Пинкертона (я купил их у ростовщика в Шордиче), американский акцент, жилет, выставленная на обозрение газета из Саутгемптона, наклейки на моём чемодане. А его собственные наблюдения оказались безнадёжно ошибочными. Порезался я в парижской гостинице, потому что брился при слабом свете, но никак не из-за океанской качки. Одежда на мне была куплена специально для задуманного мной маскарада и фактически мне не принадлежала, стало быть, выводы на основе запаха сигарет и протёртого рукава были притянуты за уши. Разумеется, его дедукциям я внимал с открытым ртом. Чтобы он поверил в меня, я должен был убедить его, что верю в него.

Я рассказал ему о письме и постепенно убедил его осмотреть тело повара повторно — письмо было найдено. Я воспользовался отрывком из «Этюда в багровых тонах» — наверное, это был чересчур театральный ход, но тогда эта идея мне понравилась, к тому же я подумал, что она отвлечёт внимание от других маловероятных, описанных выше нюансов. На меня произвела впечатление скорость, с какой Джонс расшифровал письмо — разумеется, я был готов прийти на помощь, если бы он эту задачу не осилил, — но шифр, скажем прямо, был несложным, и прочитать письмо не составляло особого труда: безо всякой нужды я вставил в текст слово МОРИАРТИ, а дальше расшифровка пошла как по маслу.

Затем — кафе «Рояль». Я словно выложил весь путь камешками — письмо, встреча, Блейдстон-хаус, — каждый шаг вёл к следующему, а мне лишь требовалось следить за тем, чтобы всё стыковалось. В кафе пришёл одетый телеграфистом Перри и выдал себя за эмиссара Кларенса Деверо. Мы с ним разыграли заранее отрепетированную сцену, после чего он покинул место встречи, но не слишком быстро, позволив Джонсу пойти следом. Ярко-синяя куртка, кстати говоря, была выбрана не случайно — Перри выделялся из толпы. По этой же причине он ехал в Хайгейт на крыше автобуса, а не внутри. В Блейдстон-хаус он не заходил. В последнюю минуту он проворно забежал за угол, скинул синюю куртку и лёг на неё, укрылся за ближайшим кустарником. Потеряв Перри из вида, Джонс решил, что парень вошёл в садовую калитку. Куда ещё ему было деваться?

Скотчи Лавелль никогда не пригласил бы меня к себе в дом, но на следующий день к нему пришёл детектив из Скотленд-Ярда — пришлось впустить. Мы прошли мимо слуги, Клейтона, и встретились с самим Лавеллем. Казалось бы, у нас с Джонсом общая цель, но наши интересы были диаметрально противоположны. Он расспрашивал о преступлениях из недавнего прошлого. Я же готовил преступление на самое ближайшее будущее. Находясь в Блейдстон-хаусе, я имел возможность оглядеться по сторонам и понять, как выглядят его оборонительные редуты. «Вынюхивать тут собрались?» — спросил Лавелль. Лично я очень даже собрался. Именно я настоял на визите в кухню, а оттуда мы прошли к садовой калитке. Мне хотелось посмотреть, что представляет собой металлический засов. И снова мне помогла математика — размеры я определяю с высокой точностью, глаз намётан. Я мысленно запомнил, как расположен второй замок, чтобы понять, где сверлить, когда вернусь. Но с тобой, мой читатель, я вёл честную игру. Я ведь написал, что после калитки вошёл в кухню первым и ненадолго остался там один. А умолчал я о другом: мне удалось подсыпать сильный опиат в карри, который готовили на ужин. Так я подготовился к следующей части моего плана.

Я вернулся сразу после одиннадцати вместе с Перри, который подобные авантюры просто обожал. Мы высверлили замок и вскрыли ворота, потом Перри взобрался на второй этаж. Тут Джонс оказался прав. Мы действовали бесшумно, но были более или менее уверены, что никто нам не помешает. Перри впустил меня через кухню — я сказал ему, где лежит ключ, — и мы приступили к делу.