Лицо Богородицы в колышущемся свете казалось живым, и большие глаза с поблескивающими зрачками смотрели печально.

– Сейчас ведь лето, – добавила Комарова, – и Саня наш даже купаться на речку не ходит, его мать не пускает, маленький он еще…

Комарова вдруг вспомнила, как несколько лет назад Саня учился говорить: мать пыталась накормить его кашей, Саня, которому было уже почти два года, вертел головой, отпихивался, а потом, увидев вошедшую в комнату Комарову, сказал громко и жалобно: «Катька!» Правда, получилось у него то ли «Кацька!», то ли «Каська!», но Комарова сразу поняла, что Саня не хочет каши и просит, чтобы она помогла ему объяснить это матери, и мать, то ли обрадованная, то ли просто удивленная тем, что он наконец заговорил, действительно от него отстала и уложила спать. Потом он еще долго ничего не говорил, только когда Комарову при нем били или ругали, заливался слезами и начинал орать: «Кацька! Кацька!», пока мать не замахивалась уже на него, и тогда Саня замолкал и только таращился на Комарову светло-серыми, почти ничего не выражавшими гла- зами.

– Господи, прости нас, если это мы чем-то виноваты… Пресвятая Дева Владычица Богородица, прости нас… Саня – он же маленький еще, ему и на речку нельзя, только во дворе играет, с чего он заболел? Сделай, пожалуйста, так, чтобы Саня наш поправился… сделай так, чтобы поправился…

Ленка, обиженная, что Саня говорит только имя старшей сестры, часто тогда забегала в комнату к мелким, садилась перед ним, обычно возившимся на полу в одиночестве и складывавшим кубики, и монотонно повторяла:

– Скажи, Санечка: Лена. Ну, Санечка… ну скажи: Ле-на.

Саня отрывался от кубиков, поднимал голову, но ничего не говорил, только смотрел как обычно глупо и без всякого выражения.

– Дурачок ты у нас, Саня, – вздыхала Ленка. – В кого ты у нас такой дурачок?

– Кацька! – отвечал Саня.

Выйдя после молитвы из церкви, Комарова прошла несколько шагов и оглянулась: из-за того, что она смотрела против света, церковь на пригорке показалась ей темной, только крест на крыше как будто светился по краям. Отец Сергий рассказывал, что этот крест в свое время, когда церковь служила складом – сначала стройматериалов, потом, в войну – боеприпасов, был снят и его спрятал у себя в подвале председатель, и что если бы его, председателя, на этом поймали, то обязательно бы расстреляли, но вышло как-то так, что про крест забыли, и так он и пролежал, завернутый в старые подскатерники и полотенца, в подвале председательского дома до самого конца советской власти, а потом его нашли и возвратили на церковную крышу. Когда Сергий только стал священником, крест смотрелся неприглядно: позолота с него почти вся облезла и потемнела, но благодаря помощи сусанинского отца Алексия его снова удалось позолотить, и теперь в ясную погоду, когда лучи солнца падали прямо на крест, он сиял, как будто и вправду был из чистого золота.

По пути Комарова зашла в магазин к Олесе Иванне, но там была очередь, а Олеся Иванна спорила с какой-то настырной теткой из дачников, что маслу за неделю ничего не сделается, если оно настоящее, это в городе настоящего масла в глаза не видели, потому что там один сплошной маргарин, да и тот плохой, на нем только жарить, а если крем на нем попробовать сделать – всю выпечку можно будет потом выбросить в мусорное ведро. Комарова постояла немного возле двери, думая, что надо, наверное, рассказать все Олесе Иванне, может, та даст для Сани каких-нибудь конфет или банку сгущенки, но не дождалась, пока та объяснит тетке про маргарин, и пошла за магазин собирать одуванчики и лопухи, как посоветовала ей бабка Нюра. Домой идти не хотелось, но было ясно, что нужно, потому что Ленка, скорее всего, опять куда-нибудь удрала… к белобрысому своему побежала, не иначе, так бы и дала бы ему по носу, пусть бы ехал обратно, откуда приехал, – Комарова сжала кулак, одуванчики и лопухи захрустели, и между пальцами потек их противный клейкий сок. В морду бы его белобрысую все это бросить… Комарова встряхнула головой. И чего она так на дурака этого взъелась? Может, что он Ленку с собой в город увезет? Да и пусть увозит, нужна она тут очень… И не увезет он ее никуда, потому что размазня и рохля, и родители ему не позволят, скажут, куда тебе такая деревенская Ленка, тебе нужна какая-нибудь городская Машенька-Дашенька. И вообще, мелкий он на самом деле, даром что длинный.

– Аллё, Комарица!

Комарова вздрогнула, обернулась, увидела Светку и Павлика. Светка с Павликом стояли, держась за руки, и Комаровой стало от этого противно – это они за магазин небось целоваться пошли, чтобы никто их не видел, а тут она – вот они небось обломались. Так им и надо, будут знать, как обжиматься по задворкам. Комарова зло улыбнулась Светке.

– Ну, чего тебе, коза?

– Сама коза! – Светка фыркнула, отпустила Павликину руку и изобразила пальцами козьи рога. – Траву себе на ужин собираешь?

– А не твое козье дело.

– Сама ты козья… – Светка начала обижаться. – Жопа ты козья.

– Девчонки, хорош, щас подеретесь. – Павлик дернул Светку за рукав, но та отмахнулась.

– А вот и подеремся! – Комарова шагнула к ним. – Получить захотели, да? Ща вот и получите.

Светка вместо того, чтобы ответить гадостью, вдруг как-то неловко переступила с ноги на ногу.

– Короч, Комарица, мы тебя тут вообще-то искали, нам твои мелкие сказали, что ты в церковь пошла. Мы тебя издали видели от церкви.

– Конечно, ври больше.

– Да ничего я не вру! Мы правда искали!

– Ну? И дальше чё? Нашли и чё?

– Ну, в общем… – Светка сунулась в свою сумку, которую всегда по городской привычке таскала на плече. – В общем, мы тебе конфет мятных принесли и меда, мед с пасеки, тетке моей от родственников присылали. – Она вытащила из сумки кулек и протянула Комаровой. – Ну что, будешь брать? Это для брата твоего, короче, чтобы он быстрее выздоровел.

– Возьму, чё… чё не взять… – сказала Комарова и потупилась. Злость на Светку и Павлика прошла, и в носу противно защекотало. Она подошла ближе, и Светка сунула ей в руки свернутый полиэтиленовый пакет.

– Спасибо, – буркнула Комарова.

– Не за что, – по городской привычке ответила Светка. – А у него что, у Сани вашего?

– Ничё. Простудился.

– А-а, – протянула Светка. – А как это он летом простудился? Тепло же.

– Без тебя знаю, что тепло.

– А я как-то зимой простудилась, так что в больницу положили. Оказалось, двустороннее воспаление легких, – сказала Светка. – Я школы тогда полгода пропустила.

Павлик уважительно присвистнул – видимо, позавидовал Светкиному двустороннему воспалению.

– То-то ты такая глупая.

– Сама такая! С тобой по-человечески, а ты вот сразу…

– Да ладно, не обижайся. На обиженных воду возят. Приходи к нам, когда Саня поправится, к большой канаве пойдем тритонов ловить.