обещавшей клиенту кровельные, отделочные и иные потребы, притулился у окна, в дискуссии по политическим вопросам как латентный феодал не втягивался и ждал своей станции. Вот выгрузился, сорок минут пешочком и прибыл на место. Шатры разбивают в молочном тумане, ремесленники испытывают свое владение средствами производства, дружинники ходят в государственной заботе, князь задерживается. Тут тиун Любочест его за пряжку на корзне придержал и говорит:

— Слушай, Ясновид, не в службу, а в дружбу, — сгонял бы ты в село. Соли никто не взял, прикинь, вот люди? Будто первое лето на службе княжой. Тут два километра, за час обернешься. Давай, пока ясна солнышка нет, звонил сейчас с трассы, у него покрышка полетела. Вдоль опушки идешь, вона, где березки молодые на поле вылезают, потом вдоль реки, а там увидишь. Меч только оставь, а то сельпо не ровен час запрут или по шеям накладут из превентивных соображений.

Ясновид говорит: хренушки, говорит, я тебе, дорогой тиуне, меч свой верный брошу неведомо на чей пригляд, чтобы им тут женки блудные ногти подпиливали себе. Не бывать тому. Тиун: ну, твое дело. Только обернись побыстрей. На́ тебе червонец, сдачу вернешь, мне отчитываться.

И Ясновид пошел. Сначала он правильно и бодро двигался меж лесом и молодыми березками, маша кладенцом в корпоративном кульке. Потом он заметил, что молодых березок вокруг стало меньше, а старого леса больше. Или, иначе говоря, он совсем в лесу, полном тумана и нескрываемого сарказма. Часы отбились от времени, а мох растет на деревьях отовсюду. И грибы тоже. Сначала он испугался, но потом рассудил, что не может здесь быть обширных произрастаний, только если сталинские лесопосадки, и сейчас он, куда ни пойди, из них выедет на ровную дорогу. Он съехал в овраг, хватаясь за скользкий орешник, перебрался по поваленному стволу через черный ручей и, с облегченьем увидев небо меж расступающихся сучьев, вышел к какой-то избушке, окруженной раскиданными элементами хозяйства. Из-под избушки, ему показалось, торчали куриные лапы, в которые она уткнулась крыльцом, как отдыхающая собака, но он постарался в это не поверить. Войдя в калитку, он произнес: «Хозяева! Есть кто?» Небольшая старушка выглянула морщинистым приветливым лицом из дому и сказала: «Заходи, пожалуй, чего маешься». Он шагнул в дом, ударился носом о притолоку и сказал в дымное пространство:

— Мне бы сольцой у вас разжиться. И как на шоссе выйти, не подскажете?

В дыму перед ним открылся сидящий против печи на золоченом стуле человек в доспехах ратных. Во правой руке у него размещалось копье булатное, на другой висела шелковая плеть из того ли шелку шемаханского. Завидевши Ясновида, он вскрикнул богатырским голосом и засвистал молодецким посвистом, сразу произведя сильное впечатление. Молодым он, впрочем, не смотрелся, а скорее удачно сохранившимся. Просвистав, он сказал:

— Ты, добрый молодец, кто такой будешь? Как тебя звать-величать?

Один коллега по исторической адекватности, отказавшийся от всего неаутентичного и питавшийся только иллюстрациями Ильи Глазунова к «Задонщине», размоченными в козьем молоке, учил Ясновида, что нити судьбы могут выплести самые изумительные картины, которые надо принимать как нечто само собой разумеющееся, в этом мудрость. Надо признать, что мудрости Ясновиду хватило лишь на то, чтоб сказать: «Ясновид, очень приятно».

— Хорошее имя, — одобрил человек с копьем и посвистом. — Особенно если прославить его бессмертными делами. Ты тут, к слову сказать, дела пытаешь аль от дела лытаешь?

— Соли бы мне, — примитивно ответил Ясновид.

— Соль — большая ценность, — сентенциозно сказал человек. — Некоторые из золы делают. Остается завидовать.

— Мне не для себя. Мне для князя. Пир собрали, а соль забыли.

— Совсем распустили народ, — отнесся человек к присутствовавшей старушке, которая для гостя успела нарядиться в кокетливое ожерелье из горькой рябины. — Какой раскол в стране. А это, говоришь, для которого князя?

— Для Светозара, князя киевского. У него праздник тут недалеко.

— Светозара? Это сына, что ли, Владисана, внука Ратибора?

— Не знаю. Кажется.

— Что ж ты так в родословии нетверд, — укорил его человек. — Негоже для княжеского человека. — «Я у него недавно, — зачем-то пробормотал Ясновид. — Сам из варягов, по обмену». — Помнишь, мать, Владисана? — обратился он опять к старушке. — «Как не помнить», — отвечала она, покачивая головой. — Этот, значит, Светозар — двоюродный мой правнук. Или троюродный? Навестить, что ли, его по-родственному?

— Сиди уж, князюшка. Оконфузишь только людей, будут суетиться.

— Чтоб тебе, дружинник, было понятно, — адресовался общительный человек опять к Ясновиду, — я тоже князь. На временном покое. И тоже Светозар. Так что не запутаешься.

— Я, собственно, не Ясновид, — бормотал Ясновид, отступая к дверям, — меня Дмитрием звать, а это так, это ник.

— Что? — переспросил князь на покое Светозар.

— Ник, — подсказала старушка.

— Лексикон дай, — распорядился он и, приняв от нее растрепанный том, отставил копье и принялся листать: — Так… илосос, козинаки, крутейший… литраж, мореходные качества… низколегированная сталь… Ага, вот. «Ник — прозванье, яко что сказуется по реклу; тожде рещи: погоняло. На приклад: И ник положиша Ольгови Вещий, бяху бо людье погани и невегласи».

— Прозвали так, — обобщила старушка.

— За какие качества? — строго спросил князь.

— Чисто случайно, — с дрожью сказал Ясновид.

— Случайно не прозывают, — пресек князь. — Что это на персях у тебя нарисовано?

— И на корзне оно же, — с готовностью подсказала старушка.

— Это? Это просто так… аватарка моя, скопировал ее сюда…

— Сразу видать, что из варягов, — сказал князь. — Сколько варваризмов в речи. Хочешь тут служить, молодой человек, тебе мой совет: учи язык! Иначе никакой карьеры! Лексикон, мать, дай еще раз… так, аватарка… Ага. «Аватара глаголется в баснословии поганьском, аще от божеств ино плоть приемлет, во еже к людем снити всякия ради добрыа детели, на приклад: И Тебушь аватарою смиреньною к ним сшед, бе гуселник и гудяше в гусли, и зидашеся Трой, где они повелеваху». А говоришь, по случаю ты Ясновид. Не шути этак со мною-то. Оружие покажи.

Ясновид послушно вынул из «Подмастерья» рукоять с обломком клинка, за которым посыпался мелкий железный лом и крошка.

— Та-ак, — с высокой степенью интереса сказал князь, исследуя обломок. — Так. А ну, мать!.. — скомандовал он, старушка мигом унеслась и торжественно вернулась с ларцом, замотанным в черном бархате, князь распахнул его, и оттуда блеснул отломанный клинок со сложной вязью; князь приложил к нему Ясновидов обломок, и всем стало видно, как они идеально сошлись.

Воцарилось глубокое тихо.

— Сколько ждали, — промолвил князь.

— Да, — сказала старушка.

— Едигей еще когда проходил, у него интересовались.

— Это в котором же годе?

— Карточки, не помню, отменили уже или нет.

— Нет вроде.

— Значит, давно.

— Давно.

— Я в автобусе сломал, — скучно сказал