— Однако сейчас он метит в мальчика, в Эймона.

— Заберешь мальчика — и девочки останутся перед ним совсем беззащитными. Ему нужна Брэнног — и та, первая, и наша. Всякий раз, как я его впускаю, я это чувствую.

Она пошевелилась.

— Впускаешь… его?

— В свои мысли. Совсем на капельку. Или наоборот — когда мне удается, по его примеру, проникнуть в его мысли. Там всегда холодно и темно. И так много алчности и злобы, что и разобрать-то что-нибудь трудно.

— Но впускать его в свое сознание, даже на мгновение, рискованно. Он ведь тоже может прочесть твои мысли, разве не так? И использовать их нам во вред. Во вред тебе!

— У меня есть от этого средство. Он не может прочесть то, что у меня в голове, максимум — какие-то обрывки. И то же самое с Эймоном, а он бы мечтал высосать у мальчика всю энергию и забрать себе.

Коннор медленно гладил ее по волосам, сейчас ее роскошная коса была расплетена. Несмотря ни на что, он с удивлением убеждался, что ему хорошо просто быть с ней рядом, хорошо ощущать ее теплое тело, негромко беседовать с ней в темноте.

— Пока не приехала Айона, он нас почти совсем не беспокоил. А Фина не оставлял в покое с того дня, как выжег у него на плече клеймо.

— Фин никогда об этом не говорит. Почти никогда.

— Со мной говорит, — возразил Коннор. — Иногда еще с Бойлом. Но все равно редко. С тех пор как он носит клеймо Кэвона, вся жизнь вокруг переменилась. А когда приехала Айона — переменилась еще больше. Поначалу он преследовал ее — во-первых, потому что она женщина, а во-вторых, потому что она среди нас новенькая и неопытная, только постигающая нашу науку. Ее он тоже считал слабой.

— Но она доказала, что это не так.

— Как и ты, причем не один раз. — Коннор поцеловал ее в лоб, затем в висок. — Но своих попыток он не оставит. Причинить зло тебе — значит навредить нам всем. Это он прекрасно видит, хоть это и выше его понимания, ведь за все время своего существования он никого не любил. Каково это, по-твоему, жить на протяжении стольких лет, стольких поколений и так и не узнать, что значит любить, дарить свою любовь и получать ее взамен?

— Есть же люди, которые живут без любви, но никого не мучают и не убивают. Но, конечно, они проживают так всего одну жизнь, а не много веков…

— Я не имел в виду, что это его оправдывает. — Теперь Коннор оперся на локоть, чтобы удобнее было смотреть на нее. — Он может заколдовать женщину и завладеть ее телом, и даже ее колдовской силой, если она у нее есть. Похоть без любви — какой бы то ни было и к кому бы то ни было — это и есть мрак. Зло. А те, кто так проживает свою жизнь? Думаю, это или несчастные, или очень злые люди. Люди зла. Ведь сердце помогает нам пережить трудные времена. И приносит радость.

— Брэнна говорит, вся твоя сила — от сердца. — Мира легонько нарисовала на его груди крестик — там, где сердце.

— Это она так думает, но, пожалуй, она недалека от истины. Если бы я не мог чувствовать, я бы и жить не смог. У него тоже есть чувства. Похоть, злоба, жадность — но ничего светлого. Ну, заберет он у нас то, чем мы владеем — и что? Этого недостаточно. И всегда будет недостаточно. Он хочет, чтобы мы изведали тьму, в которой он существует, чтобы мы мучились, страдали.

Мира усилием воли подавила дрожь, пробравшую все ее тело.

— Ты это прочел в его мыслях?

— Не все. Кое-что я и сам вижу. А сегодня в какой-то момент я точно знал, что он чувствует: это было ужасное злорадство, мол, наконец он отнимет тебя у меня, у нас. У тебя самой.

— Сегодня ты проник в меня — в мое сознание. В этот раз он не звал меня по имени, а ты — окликнул. Я услышала, как ты меня зовешь, и на мгновение остановилась. Было такое ощущение, будто я стою на каком-то краю и меня тянут в разные стороны. А потом я очутилась на полу, под тобой, так что если бы не ты, даже не знаю, в какую сторону пошла бы сама.

— Зато я знаю, и не только оттого, что ты у меня сильная. А вот из-за чего. — Он нагнул голову, встретился с ней губами, легонько коснулся их. — Из-за того, что это больше, чем влечение.

Она затрепетала, в животе забились бабочки.

— Коннор…

— Это намного больше, — прошептал он и закрыл ей рот поцелуем.

Нежно, так мягко и нежно, что ее губы сами захотели отдаваться и отдаваться, уступали искушению и жаждали еще и еще, так что делалось больно. Если источник его силы действительно в сердце, то теперь он дал ему волю и позволил ей утонуть в океане незамутненной чувственности.

Ей следовало бы сказать нет — нет, это не для нее, так не должно быть! Но он уже вел ее вперед в эту сладостную негу, увлекая на мерцающий свет, в глубину сияния.

Его руки, легкие, как воздух, скользили по ней, но и это воздушное прикосновение вызывало в ней жар.

Тихо, тихо и проникновенно, он просил ее верить в то, во что она никогда не верила. Поверить в то, чего она боялась и что отрицала.

Поверить в любовь, в то, что она проста, что она могущественна. И что она неизменна.

Эта любовь не для нее. Не для нее, думала Мира, но продолжала плыть на ее шелковистых облаках.

На мгновение, на одну ночь она отдалась такой любви. Отдалась ему.

И он брал, но очень нежно, и давал взамен еще больше.

Подлинная правда любви открылась ему в тот момент, когда Мира оказалась на границе между тьмой, где властвовал Кэвон, и светом, исходившим с его стороны. Коннор понял, что она, эта любовь, бывает сопряжена со страхом и опасностью. Он понял, что может блуждать в ее лабиринтах, и был согласен продираться сквозь ее тернии, идти на ее свет и жить жизнью, полной восторгов и разочарований, безмятежного счастья и внезапных ухабов.

С ней.

Всю жизнь они были друзьями, но эта дружба никак не подготовила его к нынешней перемене, к этому стремительному переходу от братской любви к тому, что он чувствовал к Мире теперь.

Единственная. Только она. И это то, о чем он всегда мечтал.

Он не просил ответных слов — со временем они придут сами. Сейчас ему было достаточно того, что она вся в его власти. Эти прерывистые вздохи, этот трепет, глухие, неровные удары ее сердца.

Мира приподнялась. И устремилась по волнам такого беспредельного счастья, что, казалось, волны эти залили все ее тело чистым белым сиянием.

А потом он заполнил ее всю и продолжал давать и давать, пока ее взор не затуманили слезы. На вершине блаженства, стараясь удержаться подольше на этом ярком, ослепительном краю, она мысленно услышала его голос. И снова. И снова.

И голос этот говорил: это нечто большее, это любовь.

— Почему всегда бывает так неловко?

— Что? — Мира непонимающе уставилась на него, потом огляделась. — Мы где? В доме Сорки? Мы спим?