— Необязательно все сложится именно так, — возразила Чарли.

На заднем фоне послышался собачий лай.

— Сюда еще кто-то идет? — спросила Лу.

— Да, — ответила Чарли. — Но они не желают тебе зла, Лу. Они хотят помочь.

Она подумывала о том, чтобы достать телефон и написать Грегеру, чтобы он подождал, но боялась отвести глаза от Лу.

— Я тебе не верю, — сказала Лу. — Я больше ни во что не верю.

— Стой! — крикнула Чарли Саре, которая кинулась к краю обрыва.

Но Сара не послушалась. Она подбежала к Лу, и та протянула ей ребенка.

— Ее зовут Беатрис, — сказала Лу. — Беатрис Лу Мун. Не забудь ее имя.

В следующую секунду она кинулась с обрыва спиной назад.

Густав и Фрида Пальмгрен весьма неуместно смотрелись на зеленых пластиковых стульях в комнате для допросов. На руках у Фриды радостно гулила Беатрис с одеялом-кроликом в одной ручке и резиновым жирафиком в другой. Из всех присутствующих на нее единственную никак не повлияли события, приведшие их в ту точку, где они сейчас находились.

Социальная служба быстро приняла решение о временном воссоединении во благо ребенка. Никто не знал, что будет дальше, но сейчас для Фриды, кажется, не существовало ничего другого, кроме того, что Беатрис вернулась. Фрида не сводила глаз с малышки.

Густав тоже был сосредоточен на Беатрис. Чарли пришлось дважды обращаться к нему, прежде чем он отреагировал.

— Мы очень хотели ребенка, — сказал он. Дальше он рассказал о том, как они тосковали, обо всех попытках и неудачах, о разбитых надеждах, вынимавших всю душу. Вероятно, предполагалось, что Чарли поймет и проявит сочувствие, но она не могла его испытывать, зная, что в морге лежит тело молодой женщины, так дорого заплатившей за их мечту.

— Она согласилась — сказал Густав. — Лу сама этого хотела. Она понимала, что у нас Беатрис будет лучше.

— Тогда почему вы не осуществили удочерение законным путем? И почему заплатили ей? — спросила Чарли.

— Мы так хотели, — пояснил Густав. — Мы хотели, чтобы у нее был капитал, чтобы открыть салон, о котором она все время говорила. Мы просто стремились сделать ее жизнь лучше.

— А может быть, вы стремились сделать лучше свою собственную жизнь? Скрыть, что Беатрис не является вашим биологическим ребенком? Вы так этого хотели, что обошли закон, а потом, когда Беатрис пропала, вы придерживались своей версии. Вы надеялись раскрыть все сами, хотя на кону была человеческая жизнь. Этому нет оправданий.

— Ты права, — ответила Фрида, прежде чем Густав успел возразить. — Мы думали в первую очередь о самих себе. — Она погладила Беатрис по головке. — Мы пытались все это скрыть, чтобы она осталась у нас, мы…

— Вы знали, что ее биологический отец — Давид? Что он насиловал ребенка, взятого на воспитание в его семью, что он виноват в ее беременности?

— Что ты такое говоришь? — ахнула Фрида. Она уставилась на Чарли, словно надеялась, что та возьмет свои слова назад, признается, что это неправда. Потом повернулась к Густаву. — Скажи, что это не так.

— Я не знаю, — пробормотал Густав. Его лицо, ранее покрытое бисеринками пота, теперь сильно покраснело. — Я не знаю, правда ли это, но раньше я ничего об этом не знал, клянусь тебе.

— Я тебе не верю, — проговорила Фрида, прижимая к себе Беатрис. — Твои клятвы ничего не значат.

— Фрида, — сказал Густав. — Я правда не знал.

— Эта девочка… — пробормотала Фрида. — Лу… все это… так ужасно.

Она покачала головой.

Казалось, Густав вот-вот расплачется, но Чарли не могла заставить себя сказать слова утешения. Перед глазами у нее стояла Лу, бросающаяся с обрыва, ее обезображенное тело на камне под скалой. В этой драме она оказалась жертвой.

— Может быть, лучше будет, если я или Стина возьмем на себя разговор с Давидом? — предложил Грегер, когда Чарли вышла за чашкой кофе.

— Почему?

— Но ведь это достаточно очевидно. Ты только что видела, как девушка бросилась с кручи в платье твоей матери. Тебе даже с Густавом и Фридой не стоило бы говорить.

— Откуда ты знаешь, что это платье принадлежало моей маме?

— Я побеседовал с Сарой, — ответил Грегер.

— Мама умерла больше двадцати лет назад, — проговорила Чарли. — И это просто платье.

— Чарли, ты стала свидетельницей ужасного события, — настаивал Грегер. — Ты бледная как полотно и…

— И что?

— И у тебя руки трясутся, — закончил Грегер, кивнув на ее руку, державшую чашку с кофе.

— Наблюдать ужасные вещи — часть моей работы, — ответила Чарли. — Обсудим потом.

Давид уселся перед Чарли и Грегером в омерзительно наглаженном костюме.

Чарли вспомнила описание, которое дала ему Лу. «Днем он преуспевающий отец семейства, а потом, когда заходит солнце, превращается в исчадие ада».

Рядом с Давидом сидел его адвокат — столь же элегантно одетый, как и его клиент. Мало кому удается вызвать собственного адвоката за такое короткое время, но Давид, конечно же, принадлежал к небольшому кругу тех, кто мог себе это позволить.

— Со сколькими из вас мне еще предстоит беседовать? — спросил Давид.

— Ты можешь не произносить ни слова, — сказал ему адвокат.

— Он только что согласился разговаривать, — напомнила Чарли. — У нас обычная беседа.

— Что еще вы хотите знать, о чем я уже не рассказывал? — спросил Давид. — Я же признал, что могу быть ее отцом.

— Вероятно, ты понял, что мы сделаем анализы на ДНК, — процедила Чарли, — и это выяснится.

— Иметь детей вне брака — не преступление, — произнес адвокат.

— Этого никто и не утверждал, — ответила Чарли. — Но ваш клиент скрыл от следствия важную информацию, затруднив работу полиции.

— Я не хотел испортить жизнь всей своей семье, — ответил Давид.

— Но был похищен ребенок, — возразил Грегер. — И если бы мы с самого начала знали, как обстоят дела…

— То, возможно, молодая женщина не разбилась бы насмерть о камни, — закончила Чарли.

Во взгляде Грегера она прочла, что перешла границу — но ведь то, что она сказала, правда. Если бы Давид или кто-либо другой из тех, кто знал ответ, все рассказал полиции с самого начала, то, вероятно, Лу была бы сейчас жива.

— Я не виноват, что она спрыгнула с обрыва, — заявил Давид. — Другой человек не виноват, если кто-то решил…

Чарли встретилась глазами с Давидом и вспомнила, что Бетти говорила о своем начальнике на заводе. «Это видно по его глазам. Они мертвые. Он человек без души».