Он дошел до реки и свернул к хижинам, в которых ютились здешние жители. Ему вспомнилось, что последней его пациенткой до того, как разразилась чума, была маленькая дочка лудильщика – он видел ее тело в одной из первых выкопанных чумных ям. Лудильщику принадлежала последняя лачуга в ряду, и на этот раз на пороге врача встретил всего один мальчик.

Войдя в комнату, Бартоломью подошел к служившему постелью вороху тряпок в углу и присел, чтобы взглянуть на лежавшего там человека. Он увидел вполне здоровую женщину, и это стало для него приятным сюрпризом.

Похоже, она не ожидала гостя и обменялась недоуменным взглядом с сыном, который вошел следом.

– Вы посылали за мной, – сказал Бартоломью, становясь на колени на земляной пол. – Чем могу помочь?

Женщина обменялась с сыном еще одним взглядом, потом покачала головой.

– Я не стала бы посылать за вами ради этого, доктор, – сказала она. – Я рожаю. Повитуха умерла, и мне пришлось послать моего парнишку за какой-нибудь женщиной на подмогу. Мне не нужен врач.

Бартоломью ответил ей взглядом не менее недоуменным.

– Но вы ведь послали мне записку…

Он умолк: тело женщины скрутила схватка. Когда ее отпустило, она выдохнула:

– Ничего я не посылала. Я не умею писать, и мои дети тоже. Мне не нужен врач.

«И не по карману заплатить ему», – повисло в воздухе невысказанное продолжение фразы. Бартоломью пожал плечами.

– Но раз уж я все равно здесь и раз уж подошел ваш срок, может быть, я смогу помочь. Денег я не возьму, – добавил он быстро, видя, как по лицу женщины промелькнула тревога.

Бартоломью послал мальчика за водой и тряпками и явно успел вовремя: уже показалась головка младенца. Между схватками жена лудильщика рассказала, что все остальные женщины, жившие по соседству, либо умерли, либо больны, поэтому она послала сына в Гаслингфилд за помощью. Но туда было несколько миль пути, и она понимала, что помощь может не успеть. Обыкновенно врачи предоставляли принимать роды повитухам, и Бартоломью звали лишь в случае серьезных затруднений – как правило, когда было уже слишком поздно и он не мог ничего поделать. Он не удивился, поймав себя на том, что радуется возможности сделать что-то иное, нежели облегчение страданий больного чумой. Когда младенец наконец-то выскользнул ему на руки, крича во всю мощь здоровых легких, Бартоломью торжествовал больше, чем измученная мать и ее дочь, которая смотрела на происходящее круглыми глазами.

– У вас очаровательная девчушка, – сказал он, передавая малышку матери, – отлично развитая и совершенно здоровая. – Он откинул край пеленки, чтобы взглянуть на личико, и обменялся улыбкой с матерью. Потом взял крошечную ручку. – Только поглядите, какие у нее ноготки! – воскликнул он.

Жена лудильщика рассмеялась.

– Ну, доктор, вас послушать, так новорожденный младенец – это бог весть что такое! – сказала она. – Поглядела бы я, как бы вы запели, если бы это был ваш девятый за двенадцать лет!

Бартоломью рассмеялся вместе с ней.

– Буду рад принять всех до одного следующих ваших малышей, мистрис Тинкер, – сказал он, – и почту за честь, если меня об этом попросят.

Бартоломью вышел на улицу в отличном настроении впервые с тех пор, как разразилась чума. Он пошел назад вдоль реки, негромко насвистывая. Когда он завернул за угол, из тени перед ним выступил человек, вооруженный, судя по всему, тяжелой дубиной.

Бартоломью остановился как вкопанный и оглянулся через плечо, кляня себя за глупость. Позади стояли еще две темные фигуры, вооруженные точно так же. Записка! Это была ловушка! Он сглотнул, в памяти всплыло обезображенное тело Августа. В животе сжался холодный ком страха. У него был небольшой ножик, который он использовал в медицинских целях, но против троих человек с палками толку от такого оружия было не много. Он намотал ремень сумки на руку и внезапно бросился вперед, замахиваясь сумкой на того, кто стоял перед ним. Почувствовал, что попал, и услышал, как тот охнул, падая. Бартоломью не замедлил бега, слыша за спиной топот преследователей.

Четвертая фигура выскочила наперерез откуда-то из кустов, врезалась в него, и он тяжело упал. Потом перевернулся и увидел, что один из преследователей занес дубину, готовясь к удару, который раскроил бы череп врача, словно яичную скорлупу. Мэттью пнул нападавшего по ногам и увидел, как тот потерял равновесие. Бартоломью попытался подняться на ноги, но тут кто-то еще ухватил его за плащ и стал душить. Бартоломью яростно отбивался, размахивая руками и ногами, – и, судя по брани и воплям, многие его удары достигали цели.

Одному из обидчиков он с размаху всадил колено в пах, но вечно держать оборону против четверых было невозможно. Он поднял глаза и во второй уже раз увидел занесенную дубину, вырисовывающуюся на фоне темного неба. Теперь он был прижат к земле и не мог вырваться. Он зажмурился в ожидании удара, который определенно должен был стать последним в его жизни.

Удара так и не последовало. Вместо этого нападавший упал на него, хватаясь за грудь, и Бартоломью почувствовал, как его заливает теплая кровь. Он выбрался из-под неподвижного тела и ухватил за плащ одного из нападавших, который уже обратился в бегство. Тот принялся яростно лягаться, и Бартоломью вынужден был отпустить его. Он слышал, как их шаги затихают вдали, а чьи-то другие – приближаются.

Он вытащил нож, понимая, что у него не хватит сил убежать во второй раз, и приготовился задорого продать свою жизнь, если на него нападут снова. И зажмурился, когда под нос ему сунули фонарь.

– Мэтт! – Бартоломью почувствовал, как его поднимают на ноги, и увидел перед собой взволнованное лицо Освальда Стэнмора. – Что произошло? Кто это такой? – Он указал на тело, которое лежало у них под ногами.

Бартоломью увидел, что зятя сопровождает его управляющий Хью с арбалетом в руках. Стэнмор то и дело оглядывался по сторонам, словно ожидал, что нападающие вернутся.

– Я получил записку, что меня ждет пациентка, которая живет у реки, – пояснил Бартоломью, пытаясь отдышаться, – а эти люди на меня напали.

– Тебе следовало бы поостеречься ходить на реку в темноте, – сказал Стэнмор. – Только на прошлой неделе шериф поймал там троих грабителей из тех, что держат в страхе город. Без сомнения, их еще осталось немало. – Он оглянулся по сторонам. – Кто послал тебе записку? Ты, конечно, видишь связь между этой запиской и нападением?

Бартоломью показал ему помятый клочок пергамента.

– Лудильщик этого не писал, – сказал он.

Стэнмор взял записку и рассмотрел ее.

– Лудильщик этого определенно не писал, – подтвердил он, – потому что он уже месяц как умер. Я слышал, из восьмерых его ребятишек в живых осталось двое, а жена ждет девятого, бедняжка.

Бартоломью склонился посмотреть на того, кто лежал на земле. Человек был мертв; стрела вонзилась ему глубоко в грудь. Бартоломью поспешно обыскал его в надежде найти что-нибудь, что помогло бы установить личность нападавшего. Он обнаружил простой кошель, набитый серебряными монетами, и ничего более.