— Ты очень плохо себя вела, Уэнс, — Торп нависает над ней, уперевшись рукой в бортик у изножья кровати. Жаркий шепот опаляет мочку уха, заставляя её вздрогнуть и позорно застонать сквозь плотно стиснутые зубы. — Мешала расследованию, испортила мне замок в квартире, украла вещи, разбила окно в доме… И целовалась на моих глазах с тем щенком. За такое наказывают, ты понимаешь это?

Природная строптивость не позволяет ей согласиться с подобным — и хотя между ног всё пылает, а внутренние мышцы сводит от дикого неукротимого желания, Аддамс упрямо молчит, уставившись затуманенным взглядом в светлое покрывало. Но чёткое устное согласие профессору, похоже, вовсе не требуется.

Он выпрямляется, почти с нежностью скользит кончиками пальцев вниз по спине, щёлкает застёжкой бюстгальтера, ловко избавив Уэнсдэй от последнего элемента одежды — а потом вдруг заносит руку и с размаху ударяет её по ягодице. Резко, больно, с оттяжкой.

Аддамс шумно втягивает воздух и инстинктивно пытается отодвинуться, но вторая рука Ксавье запутывается в её волосах. Он наматывает на кулак длинные смоляные пряди и безжалостно сильно тянет на себя. А потом снова шлёпает её по заднице раскрытой ладонью — аккурат по тому же самому месту. Второй удар ощущается гораздо болезненнее, и Уэнсдэй невольно дёргается всем телом, едва сдержавшись, чтобы не зашипеть. Но вместе с тем она чувствует, как острая вспышка боли отдаётся глубоко между ног, многократно усиливая и без того невыносимое желание.

Странная реакция обескураживает, неизбежно сбивает с толку — никто и никогда не обращался с ней настолько грубо.

Настолько властно.

Настолько… великолепно.

Ни в постели, ни в жизни.

Острота новых неизведанных ощущений опьяняет, порабощает голос разума, на корню тушит искру возмущённой ярости — когда профессор заносит над ней руку в третий раз, Уэнсдэй сильнее прогибается в спине, подставляя задницу под очередной безжалостный удар. Кожа на месте шлепка ощутимо горит, но эта сладкая боль действует на неё подобно мощному афродизиаку, и с припухших губ слетает тихий несдержанный стон. Между ног становится так мокро, что влага уже пачкает внутреннюю сторону бёдер.

Не желая больше тратить время на его игры в чёртового доминанта — хоть это и вправду оказалось очень… волнующим — Аддамс строптиво дёргает головой, высвобождая спутанные смоляные пряди из стальной хватки мужских рук. Торп отпускает её волосы и снова проводит пальцами вдоль позвоночника.

Невесомо. Дразняще.

Издевательски медленно.

— Чего ты ждёшь? — шипит она, обернувшись на профессора через плечо. — Хочешь дождаться маньяка и предложить ему присоединиться?

Уэнсдэй язвит нарочно, не желая сдавать позиций — неискоренимое упрямство не позволяет ей признать очевидного. Что его грубость распалила её до предела. Что она до потемнения в глазах хочет ощутить его член внутри себя. Что она действительно чувствует к нему так непозволительно много, что от этого эмоционального коктейля Молотова напрочь срывает крышу.

— Нет, Уэнсдэй. Я больше не хочу ни с кем тебя делить, — внезапно признаётся Ксавье, почти бережно поглаживая её бледную кожу в том месте, где ярко алеет след от широкой ладони.

Oh merda. Подобная внезапная откровенность обезоруживает, и все колкие фразы застревают у неё в горле. Аддамс машинально закусывает нижнюю губу, затем пару раз моргает — но она по-прежнему стоит на четвереньках поперёк убогой больничной койки, и подобная поза нисколько не способствует серьёзным разговорам. А вот очередному безудержному грехопадению — более чем. Поэтому она шире разводит колени и самым бесстыдным образом прижимается задницей к его эрекции.

Плевать. Остальное подождёт.

— Тогда трахни меня наконец, — с вызовом заявляет она, и все внутренности сжимаются от сладкого предвкушения.

Призыв к действию срабатывает незамедлительно. Торп поспешно отстраняется, чтобы стянуть свои пижамные штаны вместе с боксерами, высвобождая стоящий колом член — а потом плавно подаётся вперёд, проводя головкой по нежным влажным складочкам.

Уэнсдэй не может удержаться, чтобы не дёрнуться ему навстречу, попытаться насадиться на напряжённый член.

Но профессор не позволяет ей играть ведущую роль и удерживает на месте, стиснув широко разведённые бёдра с такой силой, что пальцы впиваются в мягкую плоть. Она уверена, что увидит на бледной коже россыпь мелких синяков, когда посмотрит в зеркало.

Его руки скользят вдоль изгибов стройного тела, внимательно изучая каждый сантиметр словно в первый раз. Аддамс теряется в водовороте упоительных ощущений, вызванных почти невесомыми прикосновениями. Каждое нервное окончание наэлектризовано, каждая клеточка пылает в огне безудержного вожделения. Дыхание сбивается в ноль, сердечный ритм шкалит за сотню — никогда прежде чужие касания не вызывали в ней такого мощного фейерверка чувств. Кажется, ей нужно совсем немного, чтобы накрыло окончательно.

С искусанных в кровь вишнёвых губ поминутно срываются жалобные стоны, больше напоминающие жалкий скулёж. В другое время Уэнсдэй посчитала бы подобное поведение унизительным и недостойным, но только не теперь — только не тогда, когда разум буквально плавится от возбуждения.

Спустя несколько мучительно-упоительных мгновений проклятый профессор наконец прекращает изысканную пытку промедлением. Склоняется на ней, податливой и дрожащей, оставляет короткий поцелуй на выступающей косточке шейного позвонка — и одним резким движением проникает внутрь, погружаясь по самое основание. Твёрдый член скользит между тугими влажными мышцами, мимолётно задев скопление нервных окончаний на передней стенке, и от этого Аддамс словно прошибает ударом электрошокера. Она чувствует себя невероятно полной, растянутой до предела на напряжённом члене. Из горла против воли вырывается протяжный громкий стон.

Острота ощущений ошеломляет.

То ли всему виной длительное воздержание — вчерашний инцидент не в счёт, там не было и толики происходящего сейчас — то ли пресловутые чувства, отравившие разум без шанса на спасение. Неважно. Наплевать. Довольно сложно заниматься самоанализом, когда Торп движется внутри её изнывающего тела так глубоко и жадно. Он сразу берёт быстрый темп, раз за разом выбивающий у неё стоны и не оставляющий возможности продержаться подольше. При каждом грубом толчке раздаётся влажный пошлый звук.

Краем затуманенного сознания Уэнсдэй думает, что им стоило бы вести себя потише — недвусмысленный шум из незапертой палаты может привлечь внимание персонала.

Но сдерживаться трудно.

Практически невозможно.

Особенно тогда, когда сильная мужская рука скользит вниз по её впалому животу и останавливается между бёдер — пальцы Ксавье тут же нащупывают набухший клитор и принимаются ласкать чувствительное место плавными круговыми движениями. Он то замедляет, то ускоряет темп касаний, быстро доводя Аддамс до состояния полнейшего беспамятства. Желаемая разрядка уже совсем близко, но проклятый профессор нарочно оттягивает момент кульминации. Всё-таки он невыносимый мерзавец, и этого не отнять.

Не имея никаких сил ждать, она