– Знаешь, давай ты тут постоишь, – предложил Гуров другу. – Что-то мне подсказывает, что успешный бизнесмен Павел Смурной не захочет с нами беседовать и попробует скрыться. Тогда беседу с ним начнешь ты, я потом присоединюсь.

– Вот у тебя какие мысли! – сказал Крячко. – Ладно, давай я здесь подежурю.

Гуров вернулся к входу в магазин и толкнул дверь. Внутри магазина было полутемно. За прилавками, в которых лежали охотничьи сапоги, капканы, манки и другие предметы, нужные на охоте, стояли исключительно мужики. В глубине, за прилавком, в котором были выставлены ружья, виднелся проход внутрь магазина. Гуров направился туда. Однако дорогу ему тут же преградил мордатый мужик с внешностью тяжелоатлета.

– Куда? – неприветливо произнес он. – Тут служебное помещение, прохода нет.

– Так я как раз по делам службы, – объяснил Гуров. – Я полковник полиции, и у меня к Смурному разговор имеется.

И он показал охраннику удостоверение, после чего сделал еще одну попытку пройти. Однако «тяжелоатлет» и не думал его пропускать.

– Нет там никого! – заявил он. – И вообще, у нас оружейный магазин, особый порядок доступа. Лицензия у нас в порядке, все разрешения имеются, так что…

Он бы, наверное, еще долго объяснял, почему не может пропустить Гурова внутрь магазина, но сыщик не стал слушать его объяснения. В его арсенале имелось несколько болевых приемов, способных вывести из строя и более внушительных противников, чем этот охранник. И теперь Гуров использовал один из этих приемов. Охранник охнул, согнулся от боли, и вопрос допуска посторонних в магазин перестал его интересовать. Гуров быстро прошел по проходу и очутился в узком коридорчике. Впереди он услышал шаги бегущего человека и поспешил на этот звук. Коридор повернул, Гуров услышал, как где-то впереди хлопнула дверь. Он добежал до этой двери, распахнул ее – и увидел Стаса Крячко, сидящего верхом на крупном мужчине, лежавшем на асфальте.

– Вот, Лев Иваныч, гражданин очень хотел бегать, – объяснил Крячко другу эту ситуацию. – А мне хотелось у него спросить имя-отчество, а также цель его пробежки. Вот и пришлось его уложить, чтобы поговорить.

– Отпусти господина Смурного, Стас, – приказал Гуров другу. – Это он по старой привычке решил от нас бегать. Он больше не будет.

Крячко слез с лежащего. И тот поднялся на ноги. Это был крупный мужчина лет сорока, светловолосый, с рыхлым лицом и водянистыми светло-голубыми глазами. Сейчас его лицо выражало два чувства: злобу и растерянность.

– Вы не имеете права! – прохрипел он. – Я ни в чем не виновен!

– Безусловно, Смурной, ваши права мы будем соблюдать, – пообещал ему Гуров. – И возможно, что вы и в самом деле ни в чем не виноваты. Но тогда встает естественный вопрос: зачем вы убегали? Почему боялись встречи с полицией?

– Потому что я знаю, что вы мне будете шить! – заявил владелец оружейного магазина. – Убийство Коршуна и Мрачняка, вот что! А у меня на эти дни, как нарочно, никакого алиби нет! А кроме того, я с Коршуном в плохих отношениях был, это вам многие могут сказать.

– Когда эти плохие отношения сложились – еще в группе Свинца? – спросил Крячко.

– Ну да, – кивнул Смурной. – После распада группы мы мало виделись. Коршун три года сидел, я в Сочи уезжал, деньги там делал. А когда оба сюда вернулись, здесь нам делить нечего было.

– А отчего были плохие отношения в группировке? – спросил Гуров.

– Они двое больно много на себя брали. Например, как они вдвоем Дрыгина развели? Вообще никого из братвы не спросили, как будто нас и не было. Так не полагается, так не по понятиям! И с Теребякиным так же было, и с Тепловым, и с другими.

– А что, были и другие дела, связанные с поджогами? – заинтересовался Гуров.

– А как же! Были, конечно. У Мрачняка это вроде как пунктик был – огоньку жертве пустить.

– А ты, Смурной, значит, обижался, что тебе не дали огоньку пустить? Ты бы и сам был не прочь, верно?

– Нет, зачем на меня напраслину возводить? Я никогда в поджогах не участвовал. Мне это, если хотите знать, противно – человека жечь. Застрелить – другое дело, это я могу.

– Чего же ты тогда опасался, что тебя обвинят в убийствах Угрюмова и Коршунова? – спросил Гуров. – Ведь их обоих именно что сожгли.

– А что, ваши разве будут разбираться, мог человек другого поджечь или не мог? Для вас ведь главное – чтобы дело закрыть, чтобы «висяка» не было. Вот я и опасался…

– Скажи, Смурной, а не могло быть так, что этим двоим отомстил кто-то из тех, с кем они расправились? – спросил Гуров. – Родственники Дрыгина или Теребякина?

Владелец магазина пожал плечами:

– Не знаю. Могли, наверно. Но какие родственники? Сына Дрыгина Угрюмов убил, а сам Дрыгин после этой истории запил, пил по-черному и в итоге утонул в Каме. Других детей у него, насколько я знаю, не было, так мстить некому. Правда, у Теплова вроде остался сын. А о Теребякине я ничего не знаю.

– Ты в последнее время не встречался с Угрюмовым и Коршуновым, не разговаривал с ними?

– Я с ними вообще последние лет шесть не встречался! Кого хотите спросите, вам это все скажут. Скажут, что Павел Смурной этих двух уродов стороной обходил. Да я вообще ни с кем из своих бывших дружбанов не вижусь. Зачем они мне? Были дружбаны, да все вышли. Теперь у меня другая жизнь и друзья другие.

– Значит, говоришь, у тебя на эти дни, 14 и 20 сентября, нет алиби? – спросил Крячко.

– Нет. Я уж думал об этом. Как только узнал, что этих двоих пришили, стал думать, где я в эти дни был, что делал. И вышло, что отмазки у меня никакой нет. Потому я и боялся, что за меня возьмутся.

– А что ты делал в эти дни?

– На охоту ездил. А у меня обычай такой – одному охотиться. Я компаний не люблю. И потом, сейчас охота на кабана запрещена, не сезон. А я должен признаться, что охотился именно на кабана. Я другую дичь не уважаю – зайцев там, лис или птицу. Кабан – вот это добыча! У меня в области есть несколько мест прикормленных. Я там кормушки оборудовал, куда кабаны ходят, настилы на деревьях сделал, чтобы с них огонь вести.

– И как охота была – успешная?

– Да не особо. Четырнадцатого завалил одного первогодка, это верно. А двадцатого к кормушке пришел матерый кабан, но все время так стоял, что стрелять неудобно было. Будто чуял меня! Я в конце концов не