– Это и есть амбар?

– Да, больше ничего подобного я не вижу, – Данила шмыгнул носом. – Кларисса сказала, что когда-то она тут жила. Здесь было большое фермерское хозяйство, потом все снесли, и осталось только это. Возможно, его намеренно оставили эти ребята из «Прометея».

Он вгляделся в здание каким-то новым взором.

– Я вижу на зданиях золотую пыль… – озадаченно сказал он. – Смотрю вторым зрением, и… ты не поверишь, Рут. Тут везде золото. Это место какое-то… колдовское, прости за банальность.

– На здании есть защита?

– Пока не вижу. Кларисса сказала, что защита может выглядеть как символы, похожие на иероглифы древних языков. Их можно написать даже на стене, и если был проведен ритуал освящения, то они вышибут любого.

– И какие ощущения?

– Холод собачий, – отозвался он. – А если серьезно, то со зданием что-то не то. Ладно, идем.

Они приблизились к двустворчатой двери, закрытой тяжелым засовом, который уже врос в дерево. Она сдвинула его, но створка не поддавалась, заклинив от времени и непогоды.

– Да чтоб тебя!

Высадив по старой привычке дверь ногой, Рут вошла первая. Луч фонаря стрельнул по углам, высвечивая пустые кормушки, ящики и прочую рухлядь. Пятно света поймало какие-то старые шины, нагроможденные друг на друга. Данила пролез следом, постоянно отряхиваясь. Вскоре зажегся второй фонарь.

Здесь было тихо. Слышалось только мерное капание воды. Здание, можно сказать, отсыревало свой век.

Они принялись шуровать по грязи, то и дело ругаясь, натыкаясь друг на друга.

Данила выглядел встревоженным и взволнованным одновременно. Он видел все в двух измерениях: простом, где царила разруха, и настоящем, полном золотой пыли. Он мог ее коснуться, и та липла к пальцам: воздушная, невесомая… Интуитивно напрашивался вывод, что это прах. Словно облетевшая кожа…

Кто-то умер здесь. И он понимал, кто.

Божества. Те странные архитекторы. Пчелы, делающие мед из Хаоса…

Вспомнился стих, который в детстве читала ему мама… «Вересковый мед» Роберта Луиса Стивенсона о малютках-медоварах.

Неужели он так близко к сказкам из детства? Происходящее будоражило и пугало.

Но вересковый напиток здесь уже давно не варили. Энергия места была тихая и гнилая. Это кладбище, бывшее полем битвы. Здесь убивали богов.

Кларисса говорила, что та женщина, построившая тюрьму, Мирра, вела битву с золотым роем… Когда она украла у них их сокровище…

Да, кстати ему стих вспомнился…

В энергоследы вплетался знакомый душок, принадлежавший Клариссе. Он был достаточно сильным, что значит, жила она в этих местах довольно долго. Часть ее навсегда впиталась в стены.

Наконец в бывшем стойле они увидели что-то, отдаленно напоминающее люк. Вернее, из пола просто торчало металлическое кольцо, и Рут что есть сил потянула его на себя. Что-то ухнуло, и за грязной крышкой появился лаз. Стоило открыть проход, как на них дохнуло жуткой затхлостью.

– Полезли, – с мрачной решительностью сказала она. – Хочу разделаться с этим побыстрее.

– А я хочу к кому-нибудь на ручки, – проворчал Данила, не скрывая своего отвращения к этой дыре.

Фонари выхватили грубо высеченные ступени, ведущие вниз. Что ж, идти так идти. Он полез первым, а Рут – за ним, предварительно закрыв за собой крышку лаза. Спуск вниз оказался довольно долгим, и за это время они оглядели то, что их окружало. Стены были из земли и камня. Сверху иногда свисали корни деревьев, и похоже, что эту изнанку никто особенно не вылизывал. Лаз уходил все глубже и сужался, пока ступеньки не кончились. Вскоре вокруг них стиснулись только влажные земляные стены.

В какой-то момент потолок резко опустился, и пришлось ползти на четвереньках. Данила потел и думал, что так себя, должно быть, ощущают погребенные заживо. А еще у него, похоже, начинался приступ клаустрофобии, и пыхтение Рут за спиной никак не ободряло, а только давило психологически. Он стал вспоминать строчки из «Верескового меда», чтобы отвлечься.

«Боже, я хочу домой, – попутно размышлял он, – назад, в свою бестолковую жизнь, походящую на скверный ситком, в котором единственный, кто смеется, – это я сам».

Но надо было сделать это сомнительное дело. На кону его будущее, в котором он сам себе хозяин.

Рут ни о чем не думала. Делать что-то механически стало ее отработанной привычкой. Она видела только подошвы ботинок Данилы, земля из-под которых летела ей в лицо.

И таким образом пришлось ползти около часа. Лаз расширился так же внезапно, как и сузился. Пот заливал обоим глаза, и Данила повторял про себя «Вересковый мед» уже в десятый раз.

– Пришли, кажись.

Перед ними была проржавевшая металлическая дверь. Все, как обещано. Оба переводили дух и боязливо оглядывались на адский туннель. И в ритме своего сбивающегося дыхания они поняли: под землей, оказывается, очень тихо.

– Ломаю? – спросила Рут одними губами.

Данила поднял указательный палец, прося ее обождать. Он оглядел дверь на предмет ловушек или еще чего. Здесь тоже была золотая пыль. Малютки-медовары удобрили всю территорию своим прахом. И на двери Данила увидел то, о чем его предупреждала Кларисса.

Он опустился на одно колено, вглядываясь в царапины почти у самой земли. Только они были не случайными. Их начертания походили на несколько скрещенных треугольников с трезубцем посередине. Внутри него что-то словно вздрогнуло: его личный предохранитель, возможно. Кларисса предупреждала, что в этих символах заключена чудовищная сила.

«Увидишь их – не трогай сам. Пусть Рут эти двери открывает. С ней ничего не будет. А ты у нас еще живой», – как наяву зашептал в ухо ее голос.

– Давай, – тихо сказал он ей, отходя назад.

Рут примерилась и со всей силы пнула дверь. Та зазвенела, но не поддалась, хотя петли зашатались. Она стала нещадно лупить ее руками и ногами с одержимостью, которая присутствовала во всем, что она делала. Минут через десять дверь слетела, и за ней простерлась арочная галерея, выложенная кирпичом. Но свет ламп далеко не достигал. Сложно было сказать, что скрывалось во тьме.

Рут откинула выбившиеся из хвоста волосы и пошла было первая, но почти сразу замерла на пороге как вкопанная. Данила следил за ней во все глаза. Она медленно обернулась к нему, недоуменно выплевывая изо рта ручеек крови.

– Что со мной? – тихо спросила она, утирая губы. – Я не могу сойти с места.

Изо рта снова полилось, и она скорчилась, схватившись за живот.

Данила живо оглядел дверь. От нее исходило еле заметное золотое свечение, и каждый раз, когда Рут плевалась кровью, дверь переливалась этим светом, видимым только ему. В воздухе словно разряжались электрические вспышки…

– Это защита, – сказал он.