Он разлепил узкие щелки глаз.

– Дафка… ― с трудом прошептал он.

– Валим отсюда, ― сказала я. ― Давай, помогу подняться.

Мы двинулись прочь, подальше от страшного завода. Я поддерживала Юрца, который ковылял на одной ноге, а вторая волочилась по земле.

– Как нам найти остальных? ― спросила я и пальцем дотронулась до губ. Они распухли и едва слушались.

– Надо фокруг походить. Может, кого и найдем.

Мы собирали свою компанию, как грибы в лесу. Тошку нашли лежащим под кучей бревен в ближайшем переулке. При виде друга страх отпустил меня: жив, это главное. Выглядел он чуть получше, чем Юрец: разбитые губы и фингалы, но лицо не такое опухшее, и идти мог самостоятельно. Дальше по дороге мы увидели ковыляющих навстречу Дена и Аню. Аня шла в разорванной одежде, поредевшие волосы падали на землю клоками. Ден плелся без кроссовок, оставляя кровавые следы.

– Кто-нибудь видел Нику и Игоря? ― обеспокоенно спросил Ден.

– Не ссы, эти дфе тфари не сдохнут. Они жифучие, ― вымученно улыбнулся Юрец.

Нику и Игоря мы встретили уже ближе к городу. Они оккупировали колодец в переулке между деревенскими домиками. Мы подошли к ним. Половина лица Ники заплыла и словно принадлежала чудовищу; вторая была все еще ее ― прекрасная, девичья. Игорь был без футболки. По его груди тянулся кровавый след от цепи.

Мы опустили руки в ведро с ледяной водой: жадно пили, умывались, промывали раны, приводили себя в порядок. Не разговаривали. Тяжелое дыхание и редкие стоны боли ― единственные звуки, которые мы издавали. Словно дикие звери.

Домой по пустым улицам мы шли медленно. Держались в одну линию, под руки вели тех, кто с трудом тащился, ― Нику и Юрца. Меня била дрожь. Мы сегодня родились во второй раз. А может, нас и убили… а теперь мы ― семь бессмертных призраков.

– Хочу нажраться. ― Игорь нарушил молчание.

– В гофно, ― подхватил Юрец.

– В полную зюзю, ― добавила Аня.

– В хламину.

– В дрова.

– В мясо.

– В слюни.

– В гвозди.

– В кофрик у дфери. ― Юрец смешно шевелил распухшими губами.

Мы помолчали, а потом не выдержали и засмеялись. И вместе со смехом словно выпустили панику и боль. Мы освободили себя. Обнялись крепче.

В эту секунду я осознала что-то очень важное.

Мне всегда нравились любые субкультуры, независимо от идей и побуждений. Плевать, творят они добро или зло. Они команда. Они «свои». Среди своих тебя не будут осуждать за то, что ты не такой, как все. Важно иметь свой круг. Свои люди ― будто крепкий за́мок, который осаждают, но оборону которого никому не прорвать. Моим за́мком всегда был Тошка, но одного человека мало… с одним человеком твой за́мок маленький, а нападающих так много. Очень сложно защищаться, и враги вот-вот ворвутся.

И я нашла своих. Теперь мой за́мок ― действительно крепкий.

Пока мы вместе, мы неуязвимы. И мы бессмертны.

На квартире мы зализывали раны и заглушали боль спиртным. Раздевшись по пояс, я встала перед зеркалом, приложилась к бутылке, наклонила голову и выплюнула алкоголь себе на грудь. Сморщилась ― обожгло. Я могла разглядеть всю рану целиком. Девчонка успела вырезать только две буквы, «Ш» и «Л». Еще три ― не успела.

Перед сном я отдала себя во власть воспоминаний и заново прожила день. Тихо плакала в подушку, оставляя на ней следы слез и крови, бессильно злясь на мир. Кто дал право этим ублюдкам думать, что они сильнее? В какой момент они вдруг поняли, что имеют над кем-то власть? Кто вселил в них эти мысли?

Все люди равны. Никто не имеет права подавлять других, а тем более унижать их.

Весь следующий день мы пытались отойти от произошедшего. Вопреки вчерашним мыслям о нашей общности и за́мках, я почему-то не могла больше видеть никого из компании и пошла на прогулку. Тошка рвался со мной, но я сказала, что хочу побыть одна. Он явно обиделся, но мне было все равно. Мне действительно нужно было ненадолго остаться наедине с собой и подумать.

Я бесцельно брела куда глаза глядят ― по дорогам, по дворам, мимо домов. В ушах ― наушники. На поясе ― плеер.

Люди шарахались, и я их понимала: я выглядела как опустившаяся бродяжка-алкоголичка. На лице ― синяки и ссадины, волосы давно не мытые, одежда поношенная и несвежая. Наверное, от меня пахло ― у нас не было возможности часто мыться, но я привыкла к запаху тела, как своего, так и чужих. Ногти поломанные и грязные. Но мне было плевать, кто как на меня смотрит. Я шла среди людей, но не видела их.

В плеере играла песня «Тараканов», и она была так в тему:

Я проходила мимо витрин. Взгляд зацепил вывеску у магазина одежды ― там была изображена девушка-подросток с собранными в хвост светлыми волосами, одетая в школьную форму. Она сидела на ступеньках, держа учебник и яблоко, и задорно улыбалась. Она была похожа на меня, прежнюю меня; кажется, я была такой когда-то… Чистые волосы, ухоженные ногти, новая выглаженная одежда.

А в пансионе сейчас обед. Интересно, что дают? Наверняка эту мерзкую капустную запеканку… Но я была бы ей рада. Мне кажется, я все же была счастлива в пансионе, где все так просто и удобно, где не надо задумываться о том, как добыть деньги на еду… Завтрак, обед и ужин волшебным образом сами появлялись на столах. А еще в пансионе было безопасно: никто не поджидал тебя с ножом или цепью за поворотом коридора. Сейчас все по-другому. Сложнее.

Я дотронулась рукой до девушки на вывеске. Вот бы мне стать такой снова… Хотя бы на один день… Просто вспомнить, каково это было…

Сквозь музыку я услышала сторонний шум. Сняла наушники.

– А ну пошла прочь, шалава малолетняя! ― Из открывшейся двери выглянула рассерженная продавщица. ― Что ты тут трешься? Стащить что-то надумала, а? Пошла отсюда, сейчас милицию вызову!

Она подняла камень и бросила в меня, как в собаку. Никогда мне не было так обидно; хотелось ответить, что она ошибается. Она не знает, какая я. Как она может судить? Но я молча побрела дальше. Поворачивая за угол, я обернулась и увидела, как продавщица тряпкой протирает свою вывеску.

Я думала обо всем, что творится в моей жизни, ― и чем больше думала, тем больше запутывалась. Перед глазами стояли разные воспоминания; случившееся за последние месяцы вертелось в мозгу дьявольской каруселью. Мир плыл. Я остановилась, пытаясь прийти в себя; потрясла головой, чтобы прогнать образы. Но они не пропали.