— Вот видишь — стопудово из КГБ был, а меня потерял! — продолжил бахвалиться фарца, когда мы покинули лифт на шестом этаже, и отстучал по стандартной обитой дермантином двери замысловатый ритм.

Привратник в виде перегидрольной страшненькой блондинки в джинсах и свитере запустила нас в набитую шмотьем «трешку» — немалого уровня склад! — провела мини-экскурсию, показав где тут и что, после чего в дверь постучали стуком обычным, и оба фарцовщика моментально были отправлены в нокаут моей машинисткой. Сходил открыл дверь, запустив дядю Германа, дядю Витю и лично Никиту Сергеевича Хрущева, который к ловле «на живца» полностью непригоден — его и с маскировкой узнают.

— Долго! — припечатал он нас с девушкой. — Надо было его еще там брать да ко мне в машину!

— Мне ведь нужно учиться, Никита Сергеевич, — развел я руками.

— Учиться нужно, — потеряв интерес к теме, Хрущев снял шапку, расстегнул пуговицы пальто, сунул кожаные перчатки в карманы, по-отечески приобнял меня за плечи и не снимая ботинок повел по квартире. — Вот она, «брежневщина» во всей красе, — обвел рукой завешанную импортным тряпьем стену гостиной. — Разбаловались все, развратились. Это хорошо, что мы порядок наводить начали, — чисто из богатого партийного опыта подстраховался он. — Но ты посмотри какой ужас — я такого с шестьдесят первого года не видел!

— Это когда за валютчиков и фарцу плотно взялись? — предположил любознательный мальчик.

— Тогда, — кивнул Никита Сергеевич, отпустил меня и начал осматривать содержимое шкафов — здесь они занимают две из четырех стен.

Окно хитрые фарцовщики шкафом закрывать не стали — подозрительно же! — поэтому под подоконником поставили этажерку с буржуйской обувью.

Обнаружив в первом женское нижнее белье, бывший Генеральный гоготнул и показал мне белые с рюшечками панталоны:

— Как сейчас помню — в город меня малого брали, там купеческая дочка с пролетки слезала, каблучок сломала и прямо в грязь французским платьем, весь срам — наружу. Примерно такие и носила!

Дореволюционный панцушот!

Поржали, Никита Сергеевич убрал «неглиже» на место и продолжил обыск, вернувшись к основной теме:

— Приезжаю я, значит, в Берлин, а мне немцы и говорят — нигде мол такого страшного черного рынка как в Москве не видели. Шеи бы посворачивал! — внезапно рявкнул он и побагровел.

— Вам бы нервы поберечь, Никита Сергеевич, — без особой надежды попытался я купировать потенциальный инфаркт.

— Поучи! — рявкнул он уже на меня и взял себя в руки, наложив последние на пятый по счету шкаф, с джинсой. — В Москву вернулся, накрутил хвосты. «Закон обратной силы иметь не должен!» — передразнил, по всей видимости, своих силовиков, отговаривавших Хрущева применять высшую меру к уже осужденным и отбывающим наказание валютчикам — закон ужесточили уже после суда, по Высочайшему повелению. — У Рокотова, между прочим, полтора миллиона долларов при обыске нашли — представляешь какие это деньги?

Я представлял, но Никите Сергеевичу было все равно:

— На двадцать миллионов рублей эти деятели наспекулировали, это же какой урон стране! Мы эту валюту чуть ли не вручную по копеечке распределяли, времена были не чета нынешним, никакого тебе нефтепровода — как встарь всё, пенька да меха — а эти на зоне восемь лет народные харчи будут проедать? Председателя Мосгорсуда пришлось снимать — либерал был!

«Либерал» из уст Никиты Сергеевича прозвучало почти матерно.

— Таких — только стрелять! — припечатал он напоследок и смерил разочарованным взглядом содержимое последнего шкафа — косметика и парфюмерия. — Нашли чего? — спросил обыскивающих остальные комнаты дядей.

— Нашли, Никита Сергеевич, — раздался в ответ голос дяди Вити.

Прошли в спальню (номинально, здесь даже спать можно только на сложенных стопками шмотках) и посмотрели на содержимое трех открытых шкафов — шубы: норка и чернобурка. Дядя Витя показал нам ворот одного из изделий — ярлыка с ГОСТом нет, качество — полностью фабричное.

— То что надо, — одобрил я.

— Задержанные готовы? — спросил Хрущев.

— Привели в чувство, — указал на соседнюю комнату дядя Герман.

— Пойдем, покажу тебе как надо общаться с несознательными гражданами, — с улыбкой повел меня в указанном направлении Никита Сергеевич.

Глава 25

Грустных фарцовщиков и впрямь успели привести в чувство и заковать в наручники — сидят на полу, около батареи, руки — за спиной, на диване (эта комната частично жилая) сидит контролирующая задержанных Виталина. При появлении Никиты Сергеевича глаза спекулянтов ожидаемо полезли на лоб, а потом парень подскочил, вытянулся и проорал:

— Спасибо товарищу Хрущеву за наше счастливое детство!

Мы с Хрущевым гоготнули, и бывший Генеральный пояснил для меня:

— В школьной делегации поди участвовал, меня где-то встречал.

— В Алма-Ате! — с надеждой на лице энергично покивал фарца. — Я сам оттуда, там мама с папой остались и…

— Сядь и заткнись! — скомандовала Вилка, и оратор плюхнулся на задницу.

Вошедший за нами дядя Герман скинул со стула коробку с носками и пододвинул мебель Никите Сергеевичу. Тот уселся и навис над задержанными, глядя на них сверху вниз и тоном «педагогический осуждающий» спросил:

— Вот так, значит, за счастливое детство благодарим — спекуляцией?

— Это кооперативный товар! — пискнула девушка.

— Неправда, — усевшись на диван к Виталине влез в разговор я. — На меха и перепродажу импорта у государства монополия, и не знать об этом можно только если последние дни провел в тайге. Зачем товарищу Хрущеву врете?

Девушка начала плакать, а парень скукожился и отвел глаза, залившись краской.

— Стыдно! — удовлетворенно заметил реакцию допрашиваемого Никита Сергеевич. — Рассказывайте откуда меха и все остальное, и пи*дуйте на все четыре стороны под честное слово устроиться работать на завод.

Дядя Витя приготовил папочку с ручкой, и парень выдал нам имена, адреса, условные стуки и фарцовочного «бригадира» — мужика с дивным прозвищем Батон.

— Поехали к Батону, — хрустнув шеей, Хрущев поднялся на ноги, Виталина сняла с фарцы наручники, и мы, пропустив вперед «дядей», вышли в подъезд, где встретили смешанную группу КГБ-БХСС, которая будет описывать имущество и отпускать спекулянтов под «честное слово».

Тут открылась соседняя дверь, и на нас (ладно, на Хрущева — я на его фоне почти незаметен), открыв рот и хлопая глазами, вылупилась пожилая женщина славянской наружности, в халате,