— Ахты!..

— Как же вы докажете, что я голыми руками?..

— Это ты должен сказать — как? Каким образом? С какими намерениями?.. Ну что, ты намерен помочь следствию? Или намерен активно мешать?

Следователь встал. Полковник вобрал голову в плечи.

Следователь прошел к двери, крикнул:

— Серега!

Вошел второй следователь.

— Все. Я спекся. Твоя очередь. Я пойду домой поем. Впрягайся.

Свежий следователь сел на освободившееся место. И продолжил допрос:

— Ты зачем хотел убить милиционеров?.. И снова:

— Ты зачем хотел убить милиционеров?.. Странно. Что происходит? Куда подевался боевой задор следователей? Почему они только говорят? И почему они говорят много часов подряд, повторяя одни и те же вопросы, на которые получают одни и те же ответы?

Чего они добиваются…

— Паша. Паша! Ты слышишь меня?

— Чего тебе?

— Смена караула! Твоя очередь вахту принимать! Я в отрубе…

Ну вот и пойми их.

— Ну и зачем тебе это надо?

— Что надо?

— Милиционеров убивать? Да что же такое происходит?..

— Все. На сегодня шабаш. А то скоро транспорт ходить перестанет.

— Да? А я как раз хотел начать давать признательные показания.

— Давай завтра. В восемь утра. А то я до дома не доеду.

Тогда совсем ничего не понятно! Им что, его признания не нужны? Тогда что им нужно? Что?

— Ну бывай! Истребитель милиционеров!

— Куда меня?

— Как куда? В камеру. Куда же еще?

— В старую?

— Нет. На этот раз в новую. В общую. Хватит тебе барствовать. Поживи на общих основаниях.

Так, может быть, в этом дело? В общей камере? Может, они надеются, что после общей камеры он заговорит?

Но ведь он только что хотел сделать признание! Но следователь опаздывал домой.

Опять ничего не понятно! Совершенно непонятно.

— Стой! Лицом к стене! Заскрежетал засов. Распахнулась дверь. Камера была небольшая. Но заполнена под потолок.

— Давай, давай, заходи! — поторопил надзиратель.

Полковник сделал шаг вперед.

Сзади, обрезая путь к отступлению, громыхнула дверь.

Зубанов стоял у порога, всматриваясь в полумрак места своего нового заключения.

— Кто такой будешь? — спросил голос из глубины камеры.

— Человек.

— Если человек, то отвечай по-человечески! Кто такой? За что сюда угодил?

— Тещу покалечил. А хотел убить. Камера одобрительно загудела.

— Тогда проходи.

— Где мое место?

— Где устроишься.

Полковник сел на корточки возле нар. Другого места не было.

— Мы здесь по очереди спим, — сообщил ему, свесившись, сидящий на нарах сосед. — Кроме, конечно, тех.

«Те» свободно сидели на нарах и играли в карты.

— Их тут человек пять, блатных.

Значит, не та камера. Раз не все блатные.

Полковник попытался расслабиться. Опустил голову на грудь. И тут же поднял ее.

По глазам резанул чужой взгляд. Блатного, игравшего в карты.

А чего бы ему смотреть, от карт отрываться? Причем не просто смотреть. Оценивающе смотреть? Зачем ему оценивающе смотреть на одного из многих сокамерников? И прятать глаза, делая вид, что он не отрывался от карт?

Неужели?..

Тогда действительно его признания никому не нужны! Тогда все становится на свои места! В том числе многочасовая болтовня сменяющих друг друга следователей.

Эту ночь полковник решил не спать. Но делать вид, что спит.

Он решил эту ночь не спать, даже если ошибается. Просто так, на всякий случай, чтобы развеять свои подозрения. Или утвердиться в них.

Он сидел на уголке нар, привалясь головой к стене.

И спал. Активно спал, с похрапыванием и пусканием слюны на подбородок. Пару раз он действительно уснул. Но проснулся от шорохов в камере.

Ночью ничего не произошло. Вообще ничего!

Днем полковника терзали следователи. Он пытался уснуть, сидя на табурете, но его будили и вновь задавали бесконечно-однообразные вопросы на тему: зачем ты хотел убить милиционеров?..

Вторую ночь полковник хотел спать. Очень хотел. Настолько, что решил, что ошибся. В своих предположениях. Что придумал ночные страхи.

Кому надо придумывать столь сложные комбинации, когда…

Полковник уснул. И ему снились разнообразные по форме, но одинаковые по содержанию страхи. За ним кто-то гнался, чтобы догнать и убить. Его догоняли и убивали. Полковник пугался и открывал глаза. Или не открывал, опасаясь увидеть наяву то, что видел во сне.

Проснувшись в очередной раз, он услышал шорох. Приоткрыл глаза и увидел спускающихся с нар блатных.

Теперь он испугался наяву. Сон обернулся реальностью!

Полковник испугался, но никак не выразил свой страх внешне. У него бешено колотилось сердце, мокла спина и ладони. Но он продолжал сидеть, как сидел.

— Заходи справа, — показал один из блатных. — А ты слева.

В его руках блеснула заточка.

«Значит, все-таки убивать! Значит, прав!» — мгновенно понял Зубанов.

Блатные приблизились. Обступили.

Теперь пора было драться. Вернее, даже не драться, принимать бой. Рукопашный бой. Который не драка!

Потому что строится по другим законам. По законам убийства.

Только так! А если иначе — смерть!

Блатной с ножом навис, занес руку.

Полковник мгновенно открыл глаза и ударил своего убийцу согнутыми передними пальцами в горло. Изо всей силы ударил, без оглядки на жалость. Без боязни убить.

Тот выронил заточку, захрипел, схватился за перебитое горло пальцами, выплюнул изо рта черную в свете тусклых ламп кровь.

Но полковник всего этого не видел. Он выскочил из-под падающего на него тела, ногой ударил в пах ближнего к нему блатного и еще одного растопыренной пятерней в глаза. Этого он достал, скользнув ногтями по открытым глазам. Второго, которого бил ногой, нет. Только задел.

Против него оставалось три противника. Но пока еще растерявшихся противника. Деморализованных противника. Через секунду-другую они очухаются и, навалившись разом, уронят полковника на бетонный пол.

Им нельзя давать прийти в себя!

Полковник дико, пугая противника, закричал! Что есть силы закричал! Как на отработке приемов рукопашного боя. Как учили!