– Я думал, ты скажешь – будущим.

– Если бы я жил будущим, я бы не послал Савицкого, а нашел способ подлизаться.

* * *

Звонок раздался за полночь. Мобильник взревел «Тореадором», заставив Володю подскочить в постели. Жмурясь спросонья, он добрался до стола, на котором с вечера остался лежать телефон, и посмотрел на светящийся в темноте дисплей.

Номер определился, хоть и был незнакомым. Палец ткнулся в кнопку приема.

– Алло, – хрипло со сна буркнул Володя.

– Доброй ночи, – голос Лейлы был удивительно ласковым, словно она задумала большую гадость и радовалась, предвкушая реализацию задумки. – Не спишь?

– Сплю, – ответил Володя и вырубил телефон.

Он хотел отключить его вовсе, но не успел. Трубка снова завибрировала, и, чтобы заглушить орущего «Тореадора», пришлось принять вызов.

– Чего надо? – спросил он.

– Не отключай телефон, – сказала Лейла. – А то начнешь потом жалеть, что не выслушал предупреждение. Но будет уже поздно.

– Слушаю, – коротко ответил Володя.

– Я смотрю, ты решил со мной поиграть. Напрасно. В отличие от тебя у меня руки не связаны, и я на самом деле могу сделать тебе очень больно. Я все равно добьюсь своего. Только тебе потом придется всю жизнь жалеть, что ты не послушался меня раньше.

Володя почувствовал, как приливает волна гнева. Горло перехватило. Он выдохнул и прошипел, едва сдерживаясь, чтобы не закричать:

– Лишила его работы, думаешь, очень крутой стала?

– Поверь мне, работа – это самое малое, что можно потерять.

– Если ты еще хоть раз появишься в моей жизни...

– Если ты завтра утром не появишься у меня, – перебила джинна, и голос растерял всю ласковость, – неприятности будут серьезнее. Мы теряем время и нервы, мой мальчик. Чем больше я теряю времени, тем сильнее нервничаю. Чем сильнее я нервничаю, тем агрессивнее становлюсь. Всем будет лучше, если ты перестанешь валять дурака.

– Я в милицию пойду, – пообещал Володя.

– Не смеши, – фыркнула трубка. – Я позвоню тебе завтра. Не послушаешься опять, будет больно. Спокойной ночи, мой мальчик.

Трубка пискнула, отключаясь. Ярость накатила с такой силой, что он готов был разорвать мать голыми руками. Быстро нашел список входящих вызовов и ткнул в последний номер.

– Але, – донесся из трубки сильно пьяный мужской голос.

– Простите, Лейлу можно? – стушевался Володя.

– Какую еще Лейлу?

– Которая с вашего телефона только что звонила, – скрежетнул зубами Володя.

– Ах, эта-а-а, – протянул голос.

Трубка икнула, ойкнула, послышался сдавленный смешок.

– Она у меня вз-з-зяла этот... тел-лефон пз-з-звонить, – спотыкаясь на словах, сообщил хозяин трубки. – Пятьсот рублей дала.

Динамик снова разродился смешком.

– Я б ей тоже дал, если б она у меня вз-з-зяла.

– А сама она где?

– Сама она ту-ту. Села в тачку и укатил-ла нах... на хрен.

Володя отчаянно закусил губу и выключил телефон. Папа в детстве учил, что женщин не бьют. Володя всю жизнь трепетно относился к соблюдению этой заповеди. Но попадись ему сейчас та джинна, что родила его, он не стал бы ее бить. Убил бы.

Сон как рукой сняло. Кровать стала жесткой, комната душной, любая поза, которую принимал, казалась неудобной. Володя крутился, пытаясь заснуть, но сон не шел. Только сердце колошматилось со страшной силой и росло желание хорошенько треснуть ту, которая, если не врет, родила его двадцать лет назад.

Заснуть Володя смог только под утро.

* * *

Проснулся он поздно. Будильник если и звонил, то Володя его не услышал. Открыв глаза, понял, что на удивление светло. Посмотрел на часы и подпрыгнул, понимая, что опоздал уже не только на первую, но и на вторую пару.

Впрочем, тут же откинулся на спину, плюнув на все, и повалялся еще минут пятнадцать.

Затем встал, неторопливо оделся и убрал постельное белье. Выспавшимся себя не ощущал.

Мама встретила удивленно:

– Ты чего спишь так долго?

– Первые две пары отменили, – не моргнув глазом, соврал Володя, понимая, что сил на обсуждение прогулов нет. – Препод заболел. К третьей поеду. А папа уже ушел?

– Твой папа – преподаватель, который не болеет, ты же знаешь.

Мама подставила тарелку, и Володя принялся завтракать. Поел быстро, чмокнул маму в щеку и, подхватив фотоаппарат и сумку, вышел на лестницу.

Лифт не работал. Володя на всякий случай понажимал порезче на затертую кнопку, постучал по двери на случай, если где-то на этаже кто-то попросту держит лифт. Но никакого эффекта ритуальные действия не дали, и он побежал вниз, прыгая через три ступеньки.

У выхода Володя чуть не налетел на старшую по подъезду. Эту пожилую тетку жизнь, видимо, била чаще и сильнее, нежели остальных граждан, потому она и была злой. На каждого встречного смотрела с неодобрением, а уж если этот встречный не относился к жильцам подъезда, то в ее глазах и вовсе становился не то шпионом, не то врагом народа.

Володю она знала, потому только пробурчала под нос:

– Вот прет, как оглашенный. Тоже хочешь шею свернуть?

– Здрасьте, – ответил Володя, но тетка уже прошла мимо и с непостижимой для ее возраста и комплекции прытью устремилась наверх.

Володя выскочил на улицу и сощурился от яркого зимнего солнца.

У подъезда была невероятная для этого времени суток толчея. В стороне стояла милицейская машина. Поперек дороги расположился микроавтобус «Скорой помощи». У скамейки толпилось человек пятнадцать. Галдеж стоял неимоверный.

На лавочке сидели извечные старушки-подружки. Только если каждодневное их существование заключалось в перемывании костей проходящим мимо соседям и в воспоминаниях о том, как ярко светило солнце при советской власти и какими сладкими были в ту пору арбузы, то сегодня бабульки гляделись героями дня.

– ...в подъезде мертвого нашли...

– ...вот туточки, на первом этаже...

– ...а в квартире у него оказался склад всяких штук.

– Каких штук? – интересовался небритый, пахнущий не перебродившей еще в крови сивухой слесарь.

– Стра... – одна из старушек пошамкала губами, собираясь с силами, и выговорила наконец: – Стратегического назначения.

– Чего несешь, старая клюшка? – прыснул слесарь. – Был я у него, когда батареи по дому меняли. Не было там никаких таких штук. Просто вся квартира захламлена платами, всякими старыми магнитофонами, приемниками и прочей техникой. Сумасшедший он был. Верно говорю.