Кейт, не в силах уследить за скороговоркой Каролины, смотрит ей в рот, едва понимая ее монолог — что-то насчет нового кафе за углом, на рю дю Бак, о походе всем коллективом школьных мамочек на первый в этом школьном году пикник и про новую американку, только что приехавшую из Нью-Йорка, — Кейт с ней уже успела познакомиться?

Кейт улыбается и кивает этой женщине, с которой уже год как знакома и видится почти каждый день, иногда по два, по три раза за день, у огромной зеленой школьной двери, на мощенной булыжником улице, в кафе рядом и в ресторане в квартале отсюда, в табачном и газетном киосках, на детских игровых площадках и в парках, в Музее д’Орсэ, на теннисном корте или за кофе, во время шопинга, покупая вещи для детей или красное вино, обувь и сумки, занавески и свечи, за разговорами о бебиситтерах и экономках, об удобствах на трансатлантических рейсах и о наборах из десяти одинаковых чемоданов.

Женщина, которую Кейт, возможно, больше не увидит, и этот их разговор — последний. Такова жизнь экспата: никогда не знаешь, когда некто, кого привык видеть ежедневно, вдруг исчезнет навсегда, в мгновение ока превратившись в фантом. И очень скоро ты уже не в состоянии припомнить ее имя и фамилию, цвет глаз и в каком классе учились ее дети. Ты пока даже не можешь себе представить, что завтра с ней уже не увидишься. И не в силах вообразить, что и сама можешь просто исчезнуть в один прекрасный день. Но в реальности ты именно такая, такая же, как все они, экспаты.

— Завтра увидимся? — спрашивает Каролина. Она-то полагает, будто это просто риторический вопрос.

— Да, — отвечает Кейт. Бездумное выражение согласия, но при этом она отлично понимает, что в реальности целиком и полностью согласна с чем-то совсем иным, подтверждает собственную приверженность некоему плану, который весь последний час обдумывает, напрягая мозги.

Кейт знает, что теперь ей уже не понадобятся ни битком набитые сумки, приготовленные в сто сорок пятый раз к уикэнду, ни полностью заправленная «ауди». Ее семья никуда не едет. Ни нынче вечером, ни завтра.

Существует совсем другая жизнь, которую Кейт может здесь вести. И теперь ей известно, как осуществить этот план и превратить такую жизнь в реальность.

Ф-ф-фук!

Кейт резко обернулась, напуганная хлопком еще одной вылетевшей пробки, — это Кристина открыла очередную бутылку, видимо, слишком пьяная, чтобы медленно вытащить, она ее просто выдернула, позволив содержимому пенной волной выплеснуться на полотенце, потом вытерла бутылку и быстро разлила вино, неуклюже, расплескивая и проливая. В кухне, должно быть, уже валялось немало пустых бутылок, разбросанных повсюду.

Нынче вечером у них было первое совместное мероприятие со времени поездки в Швейцарию, лыжных прогулок и ужина в компании так называемых Маклейнов — это было неделю назад. Вчера они вернулись в Люксембург.

Кристина вновь наполнила бокал Кейт — хрустальный, тяжелый. Неужто у этих людей и впрямь имеются в запасе дюжины таких хрустальных бокалов? На тысячу долларов — или больше? — стекла и хрусталя?! И только для встречи Нового года?!

Кейт заметила Джулию в соседней комнате. В последний раз они разговаривали, стоя под внезапно разразившимся снегопадом возле ресторана в том курортном городке. Ледяной обмен фальшиво-дружескими поцелуйчиками в щечку, отвлекаемые надоедливыми детьми и на удивление приятной компанией Кайла, под впечатлением только что полученной информации: эти агенты ФБР подозревают ее мужа в краже примерно пятидесяти миллионов евро.

Кейт все еще ничего не сказала Декстеру по этому поводу.

Самым обычным для этой вечеринки было общение на английском. Но поскольку хозяева датчане, многое звучало и на этом вибрирующем, жужжащем языке, неотличимом для Кейт от шведского и норвежского и едва разнящемся с голландским и немецким. Кейт вполне свободно управлялась с романскими языками; она могла общаться на любом из них, даже на своем убогом португальском с его труднопроизносимыми звуками. Но вот эти северные языки… Сплошная тарабарщина.

Джулия поймала ее взгляд. Кейт глубоко вдохнула, стараясь сохранять спокойствие.

Декстер был в джинсах и черной рубашке, как и многие оказавшиеся здесь мужчины. Но у него единственного эта рубашка не заправлена в джинсы, тогда как у остальных на поясе были туго затянутые ремни с выдающимися статусными пряжками, с серебряными или даже золотыми логотипами — большие хвостатые буквы H или G в рамочке; нынче такие в большой моде. А Декстеру даже в голову не пришло прикупить себе нечто подобное и заправить рубашку в штаны, дабы всем демонстрировать этот символ высокого статуса. Нет, такого за ним не водилось; уж она-то знала своего мужа — подобное не в его стиле. Но конечно же, знала она его не до конца.

Кейт огляделась, изучая присутствующих мужчин. Все эти банкиры с платиновыми часами и туфлями из шкуры аллигатора, в облегающих джинсах из толстого денима с лайкрой, в рубашках из смеси шелка и хлопка с сияющими перламутровыми пуговицами и вручную обработанными петельками разговаривают о своих новейших лыжах, о шале в Швейцарии с полным обслуживанием, о виллах в Испании и полетах первым классом в Сингапур, о покупке на будущий год новой «ауди», о последних моделях «ягуара», о курсе доллара к евро, о налоговых декларациях, о «коротких» деньгах. Сплошные деньги, деньги, деньги: как их заработать, как их истратить. Как их съесть, выпить, износить.

Декстер на Рождество подарил Кейт часы — золотые, на кожаном ремешке, простые и элегантные. Цена была ясно и четко обозначена на образце, выставленном в витрине на рю де ла Бушери, ее мог видеть любой: 2100 евро. Все мужья два раза в год приезжают за покупками на центральные улицы — на Рождество и перед днем рождения жены. Они пялятся на витрины одних и тех же магазинов на одних и тех же улицах, обозревают и изучают те же цены, которые изучают все женщины, так что любому, кому до этого есть дело, точно известно, сколько стоит та или иная сумочка: среднего размера — 990 евро, а с карманчиками побольше — 1390.

И эти женщины, эти мамочки — все бывшие адвокатши, учительницы, психиатры и журналистки. Все бывшие. Все экспаты. Теперь все они — кухарки и уборщицы; ходят по магазинам, занимаются мытьем и готовкой. В головах и в руках у них ценники, эти проекции доходов их мужей и собственного желания потратиться на всякую ерунду. На семейное благополучие.

Неужто и Декстер незаметно для нее превратился в такого мужчину? Если так, ему и теперь удается это скрывать. А Кейт оставляет ему свободу действий. Потому что понимает, что конфронтация с ним — в момент, когда агенты ФБР расследуют его дела, — не принесет ничего хорошего. Ей самой нужно выяснить правду. А она вполне способна это сделать, ничуть не хуже кого-то другого. Нет, даже лучше: она имеет доступ к его компьютеру, к его вещам, знает его расписание. Его прошлое. И как работают его мозги.

— Привет, Кейт, — сказала Джулия.

Кейт не могла понять, что за выражение у нее на лице. Никак не могла определить, на каком уровне правдивости или на какой глубине продолжающегося обмана они по умолчанию согласились общаться, пусть даже посреди этой толпы. Честность — консенсуальный континуум, она основана на обоюдной договоренности сторон, пусть не выраженной словами.