США, Норфолк, Вирджиния.

Утренние три километра по стадиону – обычное начало дня Роберта Марса, активный бег крови по венам, насыщение каждой клеточки кислородом. Всё это способствовало мышлению. А подумать тут было над чем. Весь его штаб шептался об открытом письме Колби. Старый трухлявый пень сделал всё для того, чтобы каждый в чине генерала и выше знал условия его ультиматума. И Марс ловил себя на мысли, что был бы не против, если бы какой-то генерал просто лишил бы его груза выбора, отстранив от командования. Потому, что выбирать между преступлением против чужого народа и преступлением против своего – это выбор, который он не хотел делать. Одно было ясно – это случится скоро. Никто не будет ждать, пока он скажет да или нет, ему просто передадут список координат, которые должны быть уничтожены, чтобы миллионы американцев остались живы. Воинственный сукин сын всё же добился своего, реализует свои сраные комплексы на карте мира, считая всё это какой-то священной войной. Знал бы он, что те самые коммунисты, которых он так до усрачки боится, в свою очередь предлагают куда более деловой подход к сосуществованию без взаимного ядерного уничтожения! А потом что? Что потом? Одними ракетами ведь дело не сделать, это ведь всё равно наших пацанов придётся отправлять туда 20-и летними, а забирать в деревянных ящиках! И сколько погибнет? Русские за свой дом будут драться, старику стоило бы подучить историю.

Марс сбился с шага и захлебнулся кашлем, слишком увлёкся мыслями и позабыл о контроле за дыханием. Он думал, он искал выход, но не видел его. Ни одна сторона всё ещё не могла решиться на настоящую войну на территории Америки: рядовые, добровольцы, сержанты и генералы по обе стороны отстаивали одну и ту же страну, с одинаковыми идеями и принципами. Они просто не могли найти повода начать друг в друга стрелять 'по-настоящему', хотя отдельные стычки и перемещение линии фронта случались. Поэтому даже отдай он сейчас приказ о наступлении – во-первых, у него меньше сил. Не считая ядерные, но он никогда. НИКОГДА. Не применит ядерное оружие по американской земле. Во-вторых, это никак не поможет отменить задуманное Колби, при наилучших раскладах уйдут месяцы, чтобы добраться до его логова и выковырнуть этого термита из норы. К тому времени всё уже будет кончено. Рассказать русским? И что же они сделают, скажут спасибо? Да, после чего нанесут упреждающие удары… Великолепно, мать вашу, просто великолепно!

Москва.

Охваченный сражениями город стонал и сотрясался от непрерывных разрывов снарядов. Самые глупые и безрассудные птицы могли бы наблюдать с неба интересную картину, если бы у них хватало ума осознавать процессы, происходящие внизу. Окраины города поглотила бесконечная суета – колонны беженцев тянулись по улицам, из мест, где недавно стихли бои, организовывались пункты приёма раненых и временного размещения гражданских лиц, сновали командирские автомобили, санитарные машины. В город уходили колонны танков и солдат пехоты. По мере движения к центру перемещения становились всё более хаотичными и дёрганными, нарастала интенсивность боёв, гражданских совсем не было видно, разве что отчаявшиеся фигуры с поднятыми руками выбирались и рушащихся домов в надежде не поймать пулю. Казалось, не было в огромном мегаполисе ни единой тихой улочки, где можно было бы перевести дух не опасаясь поймать шальную пулю или осколок. Тут и там вспыхивали очаги ожесточённых схваток, рушились от прямых попаданий ракет и снарядов стены и, топча чёрную жижу, бегом проносились солдаты. Промокшие до нитки, они сражались героически, они прятались в страхе за свои жизни, они закрывали телами товарищей, они же безучастно смотрели как умирающие тянут к ним руки. В таких условиях человек раскрывался и являл своё истинное лицо. Говорят, война меняет людей, но скорее близость смерти заставляет их сбрасывать маски, которые они всю жизнь видят в зеркале. Здесь их зеркалом стали лица таких же солдат по ту сторону прицела.

Передовые части вторжения прощупывали оборону окопавшихся защитников, то углубляясь в неё на отдельных направлениях, то откатываясь после удачных контратак противника. Обе стороны сражались с иступлённым остервенением двух смертельно рассорившихся братьев, чей гнев и обида друг на друга были куда сильнее схожих эмоций, которые можно испытывать к чужаку. На пределе сил, ведомые яростью и верой в свою правду, солдаты бросались друг на друга. Не жалея пуль, не щадя себя в боевом трансе они жаждали лишь одного – чужой кровью оправдать свой выбор. Доминируя доказать свою правоту. Но, вкусив малой победы, мгновенно проникались милостью к поверженным врагам, щадя их жизни и уводя из пекла в тыл. В этом обе стороны были зеркально схожи. В этом таилась главная горечь и боль происходящего. Периоды затишья на соседних улицах регулярно сменялись интенсивными перестрелками, шелест первых весенних дождей то заглушал отдалённую канонаду танковых боёв, то подавлялся ею, когда болотно-зелёные стальные черепахи грохоча выползали из-за усеянных бетонным ломом куч мусора.

Многие жители так и не смогли по разным причинам покинуть город, брошенные посреди бушующей вокруг войны в серых коробках многоэтажек, они жались друг к другу в углах своих комнат подальше от окон, в которые с затянутого свинцом неба заливал студёный дождь. Богатые и бедные в мирное время, сейчас все были равны, обладая единственной ценностью – собственными жизнями. Каждый из них вздрагивал от нового близкого разрыва и метался по помещению, слыша треск коллапсирующих перекрытий. Или же шептал слова утешения, ободряя родных и близких. Солдаты в разных униформах бесцеремонно топтали их гостиные, проносясь от одного оконного проёма к другому, заливали их ковры кровью и устилали пол гильзами, совершенно не обращая внимания на забившихся в угол перепачканных и оборванных людей. Война рушила все привычные социальные связи и создавала новые на этот безумный миг полыхающего пожара человеческого упорства. Семьи распадались, семьи прирастали сиротами и покинутыми. Мирные люди, как и солдаты, преображались под давлением смерти.

Отряд майора Васнецова вместе с другими моторизированными подразделениями сильно углубился в оборону противника по Ленинскому проспекту. Успев привыкнуть к новой полимерной кирасе, похожей на те, что носили штурмовики 30–30, он чувствовал себя намного более уверенно и безопасно. Насколько это вообще было возможно на передовой. Жаль, что таких ещё не было в битве на Урале, многие его товарищи сейчас могли бы быть живы… Когда основная часть сражений происходила ещё далеко позади, их ударный кулак удачно прорывался к 3-ему транспортному кольцу и вот уже где-то впереди, за площадью Гагарина, их призывно манили распахнутые врата старых кварталов, приглашающих в самый центр, к сердцу страны и последнему прибежищу предателей. Двигаясь от дома к дому, от завала к завалу, смешанные бригады солдат, состоящие как из не видевших солнечный свет десятилетиями бледнолицых и 'сухих' бойцов гарнизонов закрытых подземных городов, так и из добровольно перешедших на сторону армии освобождения солдат Российской Армии, вынужденных теперь воевать с точно такими же воинами, но находящимися по ту сторону баррикад.

Достигнув очередного хорошо укреплённого врагом участка проспекта, отряд Васнецова и следующие с ним части мотопехоты вступили в позиционный бой, связав врага огнём в надежде, что товарищи в это время зайдут к нему с флангов и танки подтянутся наконец на огонёк. Вся улица непрерывно простреливалась, рокотали пулемёты и рвались гранаты – обе стороны не испытывали стеснения в боеприпасах, щедро осыпая укрытия врага градом пуль, заставляя солдат пригибаться к земле в ожидании своей очереди на ответ. Майор не имел общей тактической картины штурма и не знал, насколько они оторвались от основных сил, но надеялся, что не слишком далеко и скоро отстающие части подтянутся для нового рывка вперёд. Пока лишь отдельные небольшие группы солдат присоединялись к ним за щедро усеявшими проспект завалами полуразрушенных артподготовкой зданий.