Сигурд спросил об этом у самого Никифора.

– С тем же успехом я могу сунуть руку волку в пасть и ждать, что он ее не откусит, – ответил тот, указывая на Сколла, который лакал грязную трюмную воду.

Те, кто понял, что сказал император, кивнули в знак согласия – все помнили сагу о том, как волк Фенрир отгрыз руку Тюру. Никифор присел – «Змей» взмыл вверх: ему не хватало хода, чтобы рассекать волны.

– Не знаешь ведь, кто верен тебе, а кто – изменник, – продолжал базилевс.

Он снял свою чешуйчатую кольчугу, оставшись в белой тунике, перехваченной красным поясом. В отличие от нас, Никифор почти не вспотел.

– Чтобы взойти на трон Константинополя и облачиться в пурпурные одежды, нужна поддержка влиятельных друзей. – Он кисло улыбнулся. – Наверняка Арсабер уже запустил лапу в мою сокровищницу и везде наставил своих людей.

– Мы так же сделали, – заметил Вардан, заслужив неодобрительный взгляд Никифора. Генерал пожал плечами и хлопнул муху на руке.

– Ну, и как нам пройти мимо твоих огненных чудовищ? – спросил Улаф. – Мне совсем не по нраву плавать с ними в одном море.

Никифор стиснул зубы – могущественный император не привык слышать вопросы, а отвечать на них – тем более.

– Спрячемся вон там, в ложбине, как между пухлыми прохладными грудями, – сказал Сигурд, указывая на берег по правому борту.

Едва заметные в море, у берега волны набирали силу, взбивались в пену и окатывали песчаный берег – один только звук прибоя уже освежал разгоряченную кожу.

– Он прав, мой господин, – сказал Вардан в ответ на вопросительный взгляд Никифора. – У наших кораблей осадка глубже, чем у этого, они так близко к берегу не подойдут. – Он повернулся к Сигурду, и его губы, обрамленные намасленной бородкой, тронула улыбка. – Нам не приходилось защищать свой город от таких, как вы, ярл Сигурд. Арабские галеры похожи на наши дромоны, им нужна глубокая вода. Наши сторожевые корабли сюда не заходят, незачем.

– Обязательно расскажу об этом сыновьям, когда вырастут и отправятся грабить ваши берега, – сказал я.

Сигурд и Улаф усмехнулись, а Вардан не оценил мою шутку – может быть, потому, что шутил я только наполовину. Я забавлялся, видя его недовольство. Генерал мне не нравился. Совсем.

Следующие несколько дней мы бороздили мелководье на расстоянии лета стрелы от усыпанного галькой берега. Сначала Кнут, кормчий «Змея», недовольно качал головой, отчего его длинная гладкая борода моталась из стороны в сторону, и глухо, как далекий камнепад, бурчал, что ходить так близко у незнакомого берега все равно что водить шашни с чужой женой. Да, риск придает куража, но всем известно, что ничего хорошего из этого не выходит. Однако даже Кнут признал, что лучше утонуть, чем сгореть. Еще живо было воспоминание о том ужасе, который навели на всех греческие корабли, никому не хотелось встретиться с ними снова. Только благодаря редкой удаче и смелости тех, кто был на «Коне бурунов», все датчане спаслись. Троих или четверых обожгло – их лица и руки покрылись мокнущими волдырями, – однако сами по себе раны были не опасны. Еще троих ранило арабскими или греческими стрелами, но стрелы не смогли пробить кольчуги, за что надо было благодарить ярла – немного воинов могли похвастаться таким снаряжением. Даже потеря «Морской стрелы» была не так ощутима – на трех остальных кораблях хватало свободных весел. И пусть теперь все корабли были загружены, синелицым повезло меньше – я все еще видел, как горящие люди прыгают за борт, тщетно надеясь найти спасение в воде.

Гордость Рольфа была уязвлена: как же так, сам он спасся, а его прекрасный снеккар сгорел! Датчанин чувствовал себя виноватым перед ярлом из-за того, что не уберег корабль, и Сигурд попытался снять тяжесть с его души.

– Кто же знал про жидкий огонь? – произнес он, мрачно сведя брови.

Воины закивали, затрясли бородами, говоря, что греки, похоже, умеют творить мощную волшбу и в следующий раз надо быть начеку.

А он мог наступить скоро. Море, казалось, уснуло – водная гладь была ровной, что ярлов пиршественный стол. Мы шли вдоль берега и порою гребли, чтобы не сесть на мель. Йормунганда и остальных драконов убрали – не хотели тревожить местных духов. Асгот сказал, что, судя по всему, духи в этих краях древние и своенравные. Перед нами простирались берега, каких мы прежде не видали: выцветшие на солнце скалы, поднимающиеся из сверкающего моря, холмы, поросшие снизу изумрудной зеленью, а сверху – тополями, каштанами, соснами, елями и другими незнакомыми деревьями. В бескрайнем голубом небе, описывая огромные круги, парили черные птицы вдвое больше воронов. Мы видели орланов, цапель, бакланов, трясогузок и ласточек, таких быстрокрылых, что уследить не успеешь. Над нами, пронзительно крича, вилась туча чаек, надеясь поживиться объедками и осыпая пометом корму, так что гребцам пришлось, несмотря на жару, напялить кожаные шапки. Изредка Сколл рычал и порывался поймать чайку, но большую часть времени не обращал внимания на насмешливых птиц – зверю было слишком жарко, он передвигался по палубе за тенью или лакал трюмную воду. Даже она была горячей – солнце палило так, что, казалось, воздух вот-вот окончательно сгустится и дышать станет невозможно.

Дождя не было много дней, и вся наша питьевая вода начала вонять. Оставалось еще несколько бурдюков римского вина; мы разбавляли им воду, чтобы перебить затхлый вкус, и пили это пойло по чуть-чуть, несмотря на то, что обливались потом. В такой зной от вина плыла голова, хотелось лечь и уснуть, а во сне часто снился холодный эль.

– Когда я верну себе трон, у вас ни в чем не будет недостатка, – пообещал Никифор Сигурду, глядя, как мы передаем друг другу кубок и стараемся не пролить ни капли.

Однако ярл лишь рассмеялся.

– Норвежец, который не стремится заполучить еще больше к тому, что уже имеет, – такая же редкость, как радостный христианин, – ответил он.

Будто в подтверждение его слов, император помрачнел.

Итак, мы гребли, потели и жарились под безжалостным южным солнцем. Нам встречались рыбацкие челны и торговые ладьи, но, к счастью, не попалось ни одного дромона. Наконец мы подошли к проливу под названием Геллеспонт и пришвартовались в тихой бухте на восточной стороне устья, похожего на раззявленный рот. По обеим сторонам тянулись плоские голые берега. Круглое, как щит, солнце опускалось в темнеющее море. Хороший кузнец знает, что меч куют, когда железо раскалится до ало-золотого цвета. Как то железо, небо плавилось и алело в горниле заката, чтобы вскоре остыть и стать багровым, а потом – серым. Над морем тянулась вереница темных облаков, а прикрытое ими солнце походило на огромное драконье око, злобно глядящее на нас из неведомых далей.

– Значит, кишка эта ведет к Миклагарду, – промолвил Улаф, почесывая бороду и задумчиво глядя на северо-восток.