Из сказанного ранее можно довольно быстро заключить: если убеждение служит интересам его носителя, не стоит ожидать, что оно было сформировано ими. Так может случиться, но посылка состоит в том, что это не случится. И в любом случае те примеры, в которых такое совпадение наблюдается, всегда основаны на двусмысленности в понятии «интереса». Убеждения, вызванные интересом, формируются влечением найти временное облегчение фрустрации и несчастья. Хотя это и сильный интерес, мы имеем в виду совсем не его, когда говорим, что убеждение служит интересам носителя, потому что мы имеем в виду осуществление более постоянной цели. Преувеличенный оптимизм в отношении шансов на успех всегда дает приятное ощущение счастья, а порой дает мотивацию, необходимую для того, чтобы добиться по крайней мере частичного успеха. Но в данных случаях интерес, которому он служит, – вовсе не интерес, обладающий объяснительной способностью.

Впрочем, в других случаях интерес, которому служат, также дает объяснение. Если некоторые искажения или иллюзии систематически служат интересам их носителя, они способны укорениться в процессе естественного отбора или усиления. В частности, если когнитивный аппарат имеет некоторые недостатки, приводящие к предвзятости в одном направлении, тогда один из этих механизмов может благоприятствовать компенсирующей предвзятости. Излишне говорить, что это чистые домыслы, но логическую возможность не следует игнорировать.

Однако намного более важной является идея, согласно которой система убеждений объясняется тем фактом, что убеждения служат интересам какого-то другого человека или людей, а не самого их носителя, – например, правящего или господствующего класса в обществе. Речь идет не о том, что все убеждения в обществе служат интересам правящего класса и могут быть объяснены данным обстоятельством, а о более слабом представлении: когда система убеждений на деле служит подобного рода интересам, они также имеют объяснительную силу[406]. Как утверждалось в разделе III.2 для аналогичного случая желаний, то обстоятельство, что ум угнетенных и эксплуатируемых работает таким образом, который оказывается полезен угнетателям и эксплуататорам, само по себе не дает объяснения их ментальным состояниям. Но отсюда вовсе не следует, что благоприятные последствия для господствующей группы не обладают объяснительной силой. Есть много правдоподобных механизмов, которые могут способствовать тому, что некоторые широко распространенные убеждения широко распространены из-за выгод, которые они приносят какой-то господствующей группе. Члены этой группы могли бы попытаться привить либо напрямую, либо при посредничестве профессиональной группы идеологов[407] подданным убеждения, которые окажутся благоприятными для их господства. Или господствующая группа могла бы выборочно поддерживать одни стихийно возникающие убеждения и подавлять другие при помощи процесса, аналогичного искусственному отбору[408].

Однако я полагаю, что подобные механизмы менее распространены, чем полагают марксисты, например сторонники теории гегемонии. Это действительно исторический факт: ценности и верования подданных тяготели к тому, чтобы поддерживать правление господствующей группы. Но, по моему мнению, в целом это происходит через стихийное изобретение идеологии самими подданными, через ослабление диссонанса или же через иллюзорное восприятие ими социальной каузальности (IV.2). Яркий пример – стихийное изобретение религии, которое уже обсуждалось в разделе III.2. Когда Маркс говорит, что социальные принципы христианства «проповедуют необходимость существования классов – господствующего и угнетенного, и для последнего у них находится лишь благочестивое пожелание, дабы первый ему благодетельствовал»[409], с трудом верится, что для него этот аргумент не обладал некоторой объяснительной силой с точки зрения выгод от религии для правящего класса; и то же самое касается использования им выражения «опиум народа». Тем не менее опиум можно не только принимать, но и раздавать: не всех наркоманов заставляют приобрести зависимость путем манипуляций[410]. Как давно стало ясно читателю, я в высшей степени симпатизирую взгляду Поля Вена, согласно которому угнетенные верят в превосходство или даже божественную природу правителя, поскольку это хорошо для них, хотя факт их веры также благоприятен и для самого правителя.

Против подобного взгляда можно выдвинуть два возражения.

Первое возражение[411] – правящий класс, владеющий средствами образования, мог бы подкорректировать искаженные и иллюзорные убеждения подданных, если бы захотел. Поэтому тот факт, что он так не поступил, заставляет его разделить ответственность за их идеологию. У меня есть три коротких ответа. Во-первых, моральная ответственность не может выступать основанием для вменения каузальной ответственности (нельзя вывести «есть» из «должен»[412]), а меня здесь интересует исключительно каузальность. Во-вторых, акты упущения обычно не могут служить причинам[413], хотя они могут служить основой для наделения моральной ответственностью. И, в-третьих, такое возражение предполагает, что правящий класс не разделяет указанные убеждения (например, римские императоры сами не верили в свою божественную природу). Но если следовать за Веном, это ошибка в понимании религиозной психологии. Подданные будут верить только в превосходство тех правителей, которые никогда не снизойдут до того, чтобы его доказывать, потому что имплицитно верят в него. В частности, с трудом верится, будто бы на многих советских граждан производили впечатление ежедневные восхваления советских лидеров в прессе.