— Так было у тебя с Фредериком?

— Надо же, ты помнишь его имя.

— Конечно помню.

— Давай больше не будем о нем, иначе я сорвусь и побегу в город искать дозу. Моя цель на будущее — жить в той зоне, которая граничите невыносимым. Или, иначе говоря, это сюжет, которого я бы хотел избежать в будущем. Потому что…

Он замолчал на мгновение и отвернулся к окну. Тусклый зимний свет упал на его лицо, и в нем зажегся огонь былой страсти, хотя и с оттенком грусти, словно моя метаморфоза пробудила в нем сокровенное, наполнила надеждой и ощущением счастья.

— Шел бы ты отсюда, — произнес он. — Мне сейчас необходимо смириться с настоящим и не поддаться тому, что чувствуешь ты, как бы я этому ни завидовал, черт возьми.

— Понимаю, — сказал я.

— Но ты ведь придешь завтра, да?

— Конечно.

— Как там Мехмет?

— Он сегодня на другой работе, поэтому не смог прийти. Но нам осталось последний разок пройтись лаком, и твоя мастерская будет такой, какой ты привык ее видеть. По правде говоря, она стала даже еще лучше.

— Когда они закончат меня истязать, я собираюсь доказать миру, чего я стою. Все, что уничтожил этот бездарный недоносок, я восстановлю за считаные дни.

— Не сомневаюсь в этом.

— И напоследок скажу, пока тебя не прогнали… наслаждайся счастьем. Тебе выпали четыре туза. Не упусти свой шанс.

Всю дорогу до дома слова Аластера не выходили у меня из головы, как всегда бывает с мудрым советом, конечно если ты впускаешь его в свою душу и позволяешь работать на полную катушку. И если ты впервые в жизни начинаешь доверять своему сердцу.

Дома я первым делом снял с постели жестоко измятые и перепачканные простыни. Застелил свежее белье и отправился в корейскую прачечную, что находилась неподалеку. Оттуда зашел к мяснику и взял целую тушку цыпленка, в турецкой бакалее купил зеленую фасоль, картофель и еще две бутылки того «Пино Гриджио», что так хорошо пошло вчера. Я приготовил цыпленка и картофель, отдраил кухню, сменил полотенца, навел безукоризненный порядок в квартире. Ближе к шести вечера я стал все чаще поглядывать на часы. И вот наконец в замке повернулся ключ. Бросившись вниз по лестнице, я подбежал к двери как раз в тот момент, когда зашла Петра, в мокром берете, с чемоданом в одной руке и пакетом с провизией в другой. Но прежде этих второстепенных деталей я увидел счастливую улыбку на ее лице, электрический блеск глаз, поспешность, с которой она бросила пакет со снедью на стул, поставила чемодан на пол и кинулась в мои объятия. Мы слились в долгом поцелуе, потом Петра обхватила мою голову руками, на миг отстранилась и, глядя мне в глаза, произнесла:

— Слава богу, ты здесь.

— Конечно… я здесь.

— Весь день меня мучил этот страх… страх, что тебя отберут у меня…

— И я тоже с ужасом думал об этом. Но теперь…

— Пойдем наверх, — прошептала она.

Мы сразу же оказались в постели, раздевая друг друга, снова и снова повторяя Ich liebe dich, и Петра отдалась мне, издавая протяжный стон, впиваясь пальцами в мою спину, по мере того как нами овладевало дикое безумие страсти.

Уже потом — я потерял счет минутам, часам, времени суток — она сказала:

— Я хочу, чтобы мы так же любили друг друга и через двадцать лет.

— Я хочу, чтобы мы так же любили друг друга, когда решим зачать нашего ребенка.

Петра удивленно посмотрела на меня.

— Ты действительно этого хочешь? — спросила она.

— Я поторопился?

— Не то чтобы…

— Ну, я не предлагаю заняться этим на следующей неделе. Просто…

Я запнулся, испугавшись, что вторгся в деликатную сферу.

— Продолжай, — сказала она, поглаживая мое лицо.

— Когда ты любишь человека, то, естественно, хочешь иметь от него ребенка. Мне и самому не верится, что я произношу эти слова, потому что… знаешь, я никогда об этом не задумывался.

— А если я скажу тебе, что ты — первый мужчина, от которого я хочу ребенка… надеюсь, ты не сбежишь от страха во Французский иностранный легион.

— Я никогда не сбегу от тебя. Наоборот, я хочу, чтобы у нас было все. Все, что только возможно.

— Так же, как и я. И ты должен знать, что я никогда не стану помехой твоим странствиям по миру, потому что ты всегда будешь возвращаться ко мне.

— Я сейчас даже думать не могу о путешествиях.

— Но это твоя работа, Томас. Я не хочу тебя менять. Я просто хочу быть частью твоей жизни.

— И я очень хочу, чтобы наша жизнь была такой. Наша жизнь. И это значит, что мы будем путешествовать вместе.

— Но я буду тебе мешать.

— Ты никогда — слышишь, никогда — не будешь мне мешать.

— Сегодня, пока тебя не было рядом… это было невыносимо. Но я ушла с работы пораньше, забежала домой и собрала кое-что из вещей.

— Да, я очень обрадовался, увидев тебя с чемоданом.

— Знаешь, ты будешь смеяться, но я весь день думала о том, что, встретив меня с чемоданом, ты тотчас передумаешь, решив, что я слишком поторопилась с переездом.

— А я весь день думал о том, что ты, не дай бог, испугаешься и снова сбежишь от меня, как в тот раз.

Мы надолго задержались в постели — лежали рядом, неотрывно смотрели друг на друга и говорили, говорили, говорили.

— Ты знаешь это стихотворение Рильке, которое начинается словами: «Будь впереди всех расставаний»? — спросила она.

— Зловещий совет.

— Но когда читаешь его в контексте всего произведения — а это один из его «Сонетов к Орфею», — ты понимаешь, что речь идет о необходимости смириться с мимолетностью всего, что происходит на Земле.

— Но наша любовь не мимолетна.

— Спасибо тебе за эти слова, Томас. Но, поскольку мы оба смертны, нравится тебе это или нет, лет через восемьдесят никого из нас уже не будет в этом мире. Мы не можем повлиять на скоротечность жизни. Рильке на самом деле призывает нас приветствовать непостоянство, с которым мы сражаемся. И для таких атеистов, как мы с тобой, будто специально придуманы эти три строчки, которые так поразили меня, когда я впервые их прочла.

— Помнишь их?

Она прочитала вслух тихим, неудивительно выразительным голосом:

— «Живи, одновременно знай Небытие, ту бесконечную причину всех твоих искренних вибраций, чтоб совершенно их исполнить на сей раз»[77].

— Чтоб совершенно их исполнить на сей раз, — повторил я за ней. — Как верно сказано.

— Вот в чем сила этого сонета — он вдохновляет на то, чтобы сполна насладиться отпущенной нам жизнью.