Керхи из отряда Цибеллы были худыми и мускулистыми. От них исходило тепло, хранившееся в складках грязных бурнусов, которые гордо ниспадали с их плеч, напоминая мантии жрецов. Они легко переносили усталость, обладали богатым воображением и быстро соображали. Керхи любили украшения и носили множество браслетов на руках и ногах. Их запястья были украшены крупинками золота и камней, вживленными под кожу в детстве. Они были религиозны, и большая часть остановок предназначалась для исполнения ритуалов. Однако если кучеяры чтили богов и духов, то керхи поклонялись верблюду, мечу и солнцу. Боги играли у них незначительную роль, хотя и пользовались почтением.

Немалую часть времени кочевники тратили на «хозяйственные дела», как назвал их Арлинг. Он и не предполагал, что на такыре могли встречаться солончаки, однако их следы керхи находили регулярно.

В таких местах остановки были длиннее. Керхи откалывали соляные корки, удаляли с них грязь и грузили на верблюдов. Какие-то куски соляных пластов они продавали племенам, которые встречались по пути, остальные везли к большой стоянке. Цибелла объяснила, что для того чтобы получить соль потребуется еще долго выпаривать их на костре, пока не выделятся чистые кристаллы. Они высоко ценились и часто использовались у кочевников вместо денег. Теперь Арлинг вспомнил, что керхская соль в Балидете всегда стоила дороже соли из Муссавората или Шибана. Однако попробовав ее на язык, он не понял, чем именно она отличалась. Соль как соль… С этим минералом у него были связаны не самые приятные воспоминания, в первую очередь, из-за клятвы халруджи, поэтому Регарди всегда с нетерпением ждал, когда кочевники нагрузят верблюдов и снова тронутся в путь.

Помимо добычи соли керхи заходили в финиковые рощи. Оказалось, что в Восточном Такыре тоже были оазисы. В двух рощах им не повезло, так как урожай с пальм собрало другое племя, однако в третьем оазисе деревья были густо усыпаны гроздями фиников, и они набрали полные корзины.

Впрочем, керхи не только собирали дары природы, но и охотились. Дети пустыни ели все, даже ядовитых змей и насекомых. В одном из оазисов они нашли колонию саранчи. Жирные твари съели всю листву, но и сами были обречены. Арлинг с удивлением узнал, что саранча рождалась без крыльев, однако если на ее личинку попадал дождь, она начинала летать. Он хорошо помнил одно лето в Балидете, когда город подвергся нападению саранчи, которая уничтожила все сады и посевы.

Благодаря Цибелле Регарди не пришлось много притворяться. Керхи придумывали все сами, а ему оставалось только подыгрывать. Следуя совету знахарки, он объяснил, что помнил лишь, как очнулся на могильнике, где осознал свое предназначение. Он – навьял и должен помогать керхам. Кочевникам этого оказалось достаточно. Остальное делали его татуировка, которую разглядывали на каждой остановке, и сладкие речи Цибеллы о подвигах навьялов.

И хотя он был многим обязан бывшей Скользящей, из всех керхов она казалась ему наиболее опасной. Арлинг до сих пор не понял истинных мотивов ее помощи, поэтому старался быть осторожным. Играть бывшего серкета было сложнее, чем притворяться духом героя, воплотившегося в человека. К тому же Цибеллу слушались другие кочевники, и это тоже настораживало. Обычно положение женщин у керхов было не лучше, чем у беременных верблюдиц. За ними ухаживали, их кормили, одевали и украшали, но как только они переставали давать потомство, то превращались в рабочую силу. Цибелла же не только не готовила еду и не занималась детьми, но раздавала указания, которые выполнялись безоговорочно. Поэтому Регарди старался следить за своими словами и не говорить лишнего.

Он ехал в повозке, когда-то груженной мертвецами, а сейчас – тюками с солью, финиками и товарами, выменянными у встречных керхов. От него ничего не требовали и не просили. Цибелла, как могла, лечила его ногу, но рана заживала плохо, и знахарка не раз обещала ее отрезать. Арлинг молчал, но про себя решил, что если дело дойдет до ножа, он сбежит. Халруджи с трудом переносил мысль о том, что останется хромым (а в этом Цибелла даже не сомневалась), поэтому вероятность лишения ноги заставляла его обливаться холодным потом.

К его слепоте керхи отнеслись настороженно, но именно она окончательно убедила их в том, что он был истинным навьялом. Как-то на привале кочевники увлеклись игрой в кам-кам и не заметили, как в тюки с одеялами попыталась заползти эфа. Регарди услышал ее приближение и решил использовать бедолагу в своих целях. Когда эфа переползла линию, которую халруджи мысленно прочертил вокруг стоянки, она была обречена. Арлинг убил ее миской с водой, которую оставила ему Цибелла. Другого оружия не было, но глиняная посудина хорошо справилась с задачей, попав змее в голову. И хотя ему было жаль, как эфу, так и воду, демонстрация достигла цели.

Кочевники оценили не только его меткость, но и мясо гадины, которую приготовили на ужин.

«Простой человек не может попасть в змею на расстоянии десяти салей с закрытыми глазами. Он точно навьял», – говорили керхи.

«Простой – нет, – соглашался про себя Арлинг, скромно отмалчиваясь. – Только тот, кто четверть века провел на Огненном Круге в школе имана».

Из всех керхов наибольший интерес к нему проявлял Аршак, ученик Цибеллы. Он был сыном вождя племени, в стоянку которого они направлялись. Такое полезное знакомство нельзя было игнорировать, и Регарди старался не разочаровать молодого керха. К тому же, несмотря на заверения Цибеллы, Аршак был уверен, что Арлинг – воплощенный дух Сих-Гарана, знаменитого героя из керхских мифов, который сражался с богами, в том числе, и с Некрабаем. Кому как не ему мог покориться самум, порожденный Индиговым Богом? Аршак был тем самым кочевником, который хотел застрелить Регарди на могильнике, и уверял всех, что лично видел, как буря повернула назад, когда навьял Амру стал читать заклинания.

Что касалось Арлинга, то со временем он убедил себя, что никакой мистики, связанной с татуировкой на спине, не было. Просто ветер резко сменил направление – такое в пустыне бывало. Ведь случалось же, что барханы вырастали на месте плодородных оазисов. Так почему бы песчаной буре не залететь в такыр?

– Пустыня похожа на море, – рассказывал Аршак, устроившись рядом с ним на повозке. – Можно пойти в любую сторону, главное – знать дорогу. Как ты думаешь, чему мы учим своих детей в первую очередь? Нет, не держать оружие, хотя саблю дарят мальчику уже в три года. Мы учим их запоминать дорогу, находить ее там, где один песок с глиной. Если бы ты был зрячим, я бы спросил тебя: «Что ты видишь перед собой?». Ты наверняка бы ответил: «Сухую глину и камни», а я бы усмехнулся и сказал: «То не камни, Амру, а брод, который виднеется в пучине застывших волн земли». Я лишь однажды был на берегу моря, но хотел бы посмотреть на него еще раз. Море, пустыня и солнце. Они могучи и непредсказуемы. Могут уничтожить тебя в мгновение, а могут подарить жизнь. Удивителен миг счастья, когда ты понимаешь, что еще жив.

Странно было слышать, как керх, дитя песков и ветра, рассуждает о море, но Арлинг уже понял, что Аршак отличался от соплеменников.

Он воспринимал все горячо, быстро и с азартом, у него часто менялись настроения, но, тем не менее, в нем чувствовалась приверженность какому-то скрытому принципу, смыслу, возможно, гордому духу свободы познания, который был знаком Регарди.