Ветка шмыгнула носом.

– И все-таки лучше бы нам уехать на какое-то время. Мама будет не против, а тут пока все наладится…

Она уже успокоилась, лишь дорожки от слез напоминали о происшедшем. Да еще – растрепанные клочковатые волосы.

Сергей обнял ее, и она не отстранилась, как прежде.

– Ну, рассказывай…

– А что рассказывать, – тихо шепнула Ветка. – Ерунда это все; наверное, женские страхи. Ничего я тебе не скажу, будешь смеяться…

Тем не менее ей самой, по-видимому, хотелось выговориться. Она уткнулась Сергею лицом в плечо, стало вдруг хорошо и очень уютно. Собственно, ничего особенного не произошло, просто ей всю ночь сегодня снились кошмары. Как закроешь глаза, так и начинает мерещиться… В чем конкретно заключались кошмары, Ветка не объяснила: не желала, наверное, а выпытывать, рискуя истерикой, Сергей не стал, но в действительности напугало ее вовсе не это – испугалась она, что такие кошмары мерещатся чуть ли не каждому. Лидочка вон об этом рассказывала, Танька Ягодкина утверждает, что это какая-то эпидемия. Половина города этим переболела. А к тому же еще загадочная гибель Котангенса. Испугаешься! Но и сам ты, между прочим, хорош: мог бы уделять жене побольше внимания – успокоить там вовремя, рявкнуть, если потребуется; ты, в конце концов, муж или только так называешься, видишь же, что в семье происходит что-то неладное…

– Значит, Таньке и Лидочке тоже мерещились ужасы? – спросил Сергей.

– Ну! Иначе стала бы я волноваться…

– И всем танькиным многочисленным приятельницам и подругам?

– Я тебе говорю: полгорода этим мучается…

– И они считают это болезнью?

– Да-да-да, я ж тебе объясняла…

Ветка чуточку отстранилась и поправила лохматые волосы. Мокрота под глазами уже просыхала.

– Выгляжу я, конечно, кошмарно. Серый, слышишь, давай все же на чем-нибудь остановимся. Можно к маме, она нас давно приглашает. А считаешь, не нужно – тогда, конечно, останемся. Главное, чтобы ты сам решил. Как ты решишь, так и будет…

Она ожидающе вглядывалась в него. Розовые припухлые веки – подрагивали.

– Скажи мне честно: ты очень боишься? – спросил Сергей.

– Когда ты рядом, то нет, – быстро ответила Ветка.

– А когда я отсутствую?

– Ну… немножечко страшно…

– А могла бы ты с этим страхом бороться?

– Наверное…

Тогда Сергей резко тряхнул головой и решительно произнес, как будто что-то отбрасывая:

– Остаемся!

А повеселевшая Ветка вскочила на ноги.

– Ну и правильно! Зови Дрюню, сейчас будем обедать!

Она прямо-таки вся просияла.

Дрюня, впрочем, уже показался в гостиной и спросил – все с тем же бесконечным терпением:

– Ну что, предки, вы наконец помирились?

Нижняя большая губа у него была оттопырена.

– Вот что, Дрюня, – бодро сказал Сергей. – Видишь вон чемодан? Разбирай его, к чертовой матери. Вообще: сегодняшний день у тебя будет очень занят.

– Н-да?.. – с сомнением отозвался Дрюня.

– Да! – командирским голосом сказал Сергей. – Разговорчики, товарищ младший сержант. Смирно! Вольно! Отставить! Приступайте к работе!.. – он грозно нахмурился. – Товарищ младший сержант?..

– Есть! – вздохнул Дрюня и схватился за чемоданные лямки…

Работа у них закипела. Сергей сперва отодрал рыхлый истлевший толь и безжалостно побросал его за стенку сарая, а затем они приставили лестницу: Дрюня, забираясь по ней, подавал чуть липнущие свернутые рулоны, а Сергей, распластав их по крыше, прихватывал гвоздиками. Далее он собирался класть рейки и заколачивать намертво. Но и так скаты крыши приобретали новенькую поверхность. Толь лежал опрятными черными прямоугольниками, сколы мелкой слюды блестели на солнце, с крыши открывалось пространство, обрамленное лесом, и от шири, которая не имела пределов, становилось легко на душе. Сергей даже мурлыкал иногда что-нибудь соответствующее. Впрочем, очень негромко, слух у него отсутствовал. Да и Дрюня, надо сказать, тоже повеселел – то сначала хмурился, как будто взялся за непосильную тяжесть, и Сергей опасался, что вот сейчас он плюнет на все и уйдет, а то вдруг через какое-то время втянулся в работу и на терпеливом лице его появилось некоторое оживление. Вероятно, процесс понемногу его захватывал. Дрюня даже, как и Сергей, принялся что-то такое вполголоса напевать – не по-русски, а по-английски, временами переходя на очевидное трам-пам-пам. Угадать мелодию здесь было трудно. «Ты – давай-давай!», – покрикивал на него Сергей. На что Дрюня без промедления откликался: «За нами не заржавеет!..» Рубашку он, чтобы не выпачкать, снял, и под молодой загорелой кожей играли длинные мускулы. Дрюня будто превратился во взрослого парня. И пора бы, поглядывая на него, думал Сергей. Сколько можно, возраст уже подходящий.

Где-то, видимо, через час к ним присоединилась девочка Муся. И Сергей не заметил, когда она появилась, он лишь вдруг обратил внимание, что Дрюня тоже стучит молотком, а рулончики ему подают уже женские руки. Впрочем, против он ничего не имел. Тем более что и Дрюня еще сильней оживился, и теперь уже он покрикивал сверху «давай-давай», а спокойная девочка Муся сдержанно улыбалась. Вид у нее был несколько отрешенный. Словно думала она, работая, о чем-то своем. И однако такая ее отрешенность создавала спокойствие. Сразу чувствовалось, что она не нервничает понапрасну и что вывести ее из себя – задача почти непосильная. Сергею эта ее черта очень нравилась. Он даже в шутку сказал: «А что, Муся, нравится тебе с нами работать? Выходи замуж за Дрюню, примем в семью. Лично я даю отцовское благословение». На ответ он, надо сказать, не рассчитывал – ну какой там ответ: покраснеет девочка, застесняется. Но спокойную Мусю его предложение не смутило, и она сказала, подталкивая очередной рулон: «Я согласна, подождать только надо, регистрируют у нас с восемнадцатилетнего возраста». Никакого стеснения не было и в помине. А разгорячившийся Дрюня, услышавший их, грубовато и недовольно добавил: «Не встревай в это дело, отец, у нас уже все решено». И опять застучал молотком, перемещаясь по крыше. Гвоздики поблескивали у него во рту светлыми шляпками.

Сергей хотел заметить ему, что решено-то, мол, решено, да не рано ли: три года до окончания школы, и потом – неплохо бы поставить в известность родителей, но, взглянув на увлеченную физиономию Дрюни, неожиданно для себя уяснил, что, быть может, и не надо в эти отношения вмешиваться, может быть, им и в самом деле виднее и пускай все происходит так, как оно происходит. Годы, в крайнем случае, откорректируют. Он только подумал, что с Веткой у них было совсем иначе: не так быстро и без какой-либо определенности, но с другой стороны, и время сейчас иное, отплывает в прошлое целая историческая эпоха, и не стоит, наверно, использовать прежние установки. Ему представилось ясно, что их с Веткой жизнь до некоторой степени завершилась, ну, быть может, не завершилась, но перешла в иную категорию измерений, в категорию старшего родительского поколения: образуют ли Дрюня с Мусей семью, не имеет значения, может быть, и расстанутся, учиться еще три года, но вот с Веткой они точно уже перевалили за середину, и, наверное, следует быть готовым к наступающей осени. Он представил себя седого, с замедленными движениями, как он вечером спускается в сад и вдыхает лиственную прохладу, и как Ветка, чуть горбясь, берет его под руку, и как долго смотрят они на остывшее солнце. Он, конечно, умом понимал, что будет это еще не скоро, но одновременно и чувствовал, что это все-таки будет, и фатальная неизбежность наполнила его не грустью, а умиротворением. Словно ничего другого ему и не требовалось.