Кто такие?

Торетарека настороженно прищурился: его внимание привлекла группа, неожиданно появившаяся вдали из-за обгорелых останков дома собраний. Высокий воин нес на спине труп, следом семенила женщина. Но важно было другое: они удалялись!

Тонкие губы вождя слились в ниточку, скулы заострились.

Неслыханно! Как смеют они уйти от племени?! Торетарека не верил своим глазам: оглянувшись, высокий воин ускорил шаг.

Забыв о старике, вождь повернулся к мужчинам, которые сидели на земле у частокола, и махнул им рукой.

— Три человека ко мне! С ружьями! — крикнул он.

И почти одновременно с боевого настила раздался взволнованный возглас наблюдателя:

— Пакеха подходят!

Пакеха?!

Синие спирали на щеках вождя стали четче — так побледнел Торетарека.

Случилось самое худшее: враг преграждал путь им в самом начале. Что теперь делать? Прорваться с боем? Безумие. Но у нгати выбора нет.

— Готовьте мосты! — Голос Торетареки тверд. — Мы идем на прорыв! — И еще через мгновение новая команда: — К лестницам!..

…Рванувшись к выходу, Парирау потеряла равновесие и упала. Хотела вскочить, но Генри грубо схватил ее за руку и снова опрокинул на глиняный пол.

— Тауранги погибнет, опомнись! — крикнул он гневно. — Глупая девчонка, спаси хотя бы его!..

Девушка с тоской смотрела на Генри, который, больно сжимая ее запястье, свободной рукой расшвыривал кучу хвороста. Когда из-под веток показалась дощатая крышка люка, он выпустил руку Парирау и встал. Вздрогнув, прислушался: судя по всему, Торетарека начал прорыв.

— Отойди туда! — он ткнул пальцем в угол амбара. — И отвернись.

Девушка не шевельнулась, страх застыл на ее лице.

Скрипнув зубами, Генри поднял ее на руки и отнес в дальний угол от выхода. Тело Парирау била мелкая дрожь, как при лихорадке. Он знал, отчего ее так трясет, и не мог не злиться.

Посадив Парирау лицом к стене, Генри развязал сверток с одеждой и стал торопливо переодеваться. Рубашка и брюки отсырели, башмаки налезли с трудом. Шляпу он сразу же отшвырнул: в тесном подземелье с ней будет одна морока, как, впрочем, и с курткой. Поколебавшись, Генри переложил в карманы брюк коробку спичек, нож и зеленую фигурку божка — подарок Те Нгаро. Бросил долгополую куртку на пол.

— Подойди ко мне, Парирау.

Она подчинилась. Движения девушки были вялыми, лицо выражало покорность. Генри заметил эту перемену.

— Парирау, ты всегда мне верила, поверь и сейчас… — Он наклонился и приблизил ее лицо к своему. — Нгати умрут сегодня, все до единого, ты это знаешь. Их погубило табу Те Нгаро — они думают, что запрет на подземный ход наложили боги. Но ведь это не так, Парирау! Те Нгаро обманул вас. Зачем же нам троим умирать из-за его упрямства? Я не могу выручить всех, но тебя и Тауранги я спасу. Не противься, Парирау. Слушайся меня. Увидишь — все будет хорошо…

Он замолчал. Как ни странно, звуки ружейной пальбы приближались. Неужели нгати повернули назад?

Длинная тирада Генри, казалось, возымела действие: девушка внимательно вслушивалась в его слова, в глазах затеплилась надежда. Она медленно перевела взгляд на лежащего в беспамятстве Тауранги, затем на доски люка, на брошенную Гривсом маорийскую одежду…

— Хенаре… — еле слышно прошептала она. — Мы уедем далеко? На Гаваики, да?..

— Да, да, да! — обрадованно подхватил Генри, сжимая податливые плечи девушки. — Мы спасем Тауранги и уедем втроем… Нам надо торопиться, Парирау! Ты слышишь — пакеха приближаются. Помогай мне!

Он подтолкнул ее к Тауранги, а сам, став на колени, с усилием сдвинул крышку люка. Открылась квадратная яма. Генри заглянул: в одной из стенок, в полуярде от дна, чернело отверстие — начало подземного хода. Не вставая, Генри порылся в кармане, достал спичку, чиркнул ею о комок затвердевшей глины. Поджег сухую веточку и опустил огонь в яму. Все в порядке: спуск подземного хода не слишком крут, тащить Тауранги будет удобно.

Генри подошел к девушке, которая неподвижно сидела у ног Тауранги.

— Сбросишь мне в яму, — приказал он, кидая на колени девушки куртку. Нагнулся, взял Тауранги под мышки и, приподняв, поволок к яме.

Слабый стон вырвался из груди Тауранги. Веки его несколько раз вздрогнули, пальцы царапнули глину. Но в сознание он не пришел.

С помощью Парирау Генри опустил сына Те Нгаро в яму. Придав ему сидячую позу и прислонив к стене, Генри выбрался наверх.

— Парирау, быстрей! Прыгай к нему! — скомандовал он.

Девушка не тронулась с места. Ее опять затрясло. Круглыми от страха глазами она смотрела на яму и беззвучно шептала, будто заклиная кого-то.

— Ну, что же ты?! — со злостью заорал Генри. Нельзя было терять ни секунды: звуки боя раздавались уже близко.

Он схватил Парирау за локоть, но маорийка с неожиданной силой вырвала руку и шарахнулась к стене.

— Табу!.. Табу!.. — закричала она и заплакала. — Уходи сам, спасайся!.. Я не могу!.. Я… Я…

От злости у Генри перехватило дыхание. Одним скачком оказавшись рядом с девушкой, он с размаху ударил ее по щеке, а затем бесцеремонно сгреб изогнувшееся тело и, подбежав к яме, опустил его вниз.

— Вот и все! — злорадно крикнул он. — Ты уже нарушила табу! Теперь никуда не денешься, поздно!

Швырнув горящую спичку в хворост, Генри спрыгнул в яму, уложил Тауранги на циновку и первым просунул ноги в боковой лаз.

— Помогай! Придерживай ему голову!

Он рявкнул так свирепо, что Парирау не подумала противиться. И когда Генри, а затем и влекомый им Тауранги исчезли в темной дыре, она покорно поползла следом. Пощечина доказала ей то, в чем не могли убедить слова: женщина не смеет ослушаться своего господина. И только слезы все еще бежали из глаз — видимо, от едкого дыма: амбар полыхал…

Мучительные тяготы путешествия сквозь гору не коснулись Тауранги. Он пришел в себя уже на свежем воздухе, когда беглецы выбрались, наконец, из подземного хода и, обессиленные, лежали в кустах, молча глядя на вечернее небо и не смея верить спасению.

Как долго пробыли они в теле горы Маунгау? Генри не сразу сообразил, что означает этот серо-синий сумрак — начало утра или приближение ночи. Трудно было поверить, что с того момента, как он спрыгнул в яму, минул час-полтора, а не ночь и не сутки. Всего, что он пережил под сводами жуткой норы, хватило бы и на год.

Даже сейчас, когда над головою опять было небо, когда можно было свободно встать, распрямиться, вздохнуть полной грудью, Генри все еще не мог освободиться от чувства, что на него продолжает давить каменная туша Маунгау. Помимо воли в памяти упорно всплывает то, о чем лучше было бы забыть. Трудно гордиться воспоминаниями, как ты замирал от страха, когда нога упиралась в изгибы стены, как покрывался холодным потом при мысли о завале и как заплакал, неожиданно увидав просвет впереди.