– Да, я за него ручаюсь, – сказал Родни, – он человек, конечно, ядовитый, но дурными словами никогда не выражается. Я имел с ним дело в прошлом году, он просил помочь составить договор с издателем.

– Если нужно привезти его на машине, я с большим удовольствием это сделаю, – сказала Пенелопа, вставая из-за стола.

Так и договорились.

Хотя вечер выдался теплый, Валентин Леппард приехал в шляпе и в толстом черном пальто. Шляпу он поручил заботам Пенелопы и Шэрон еще в вестибюле, но снять пальто попросту отказался. Все члены комиссии почтительно встали, когда старик появился в кабинете. Валентин пожал руку Стивену. Рядом с Генри поставили кресло с мягкой спинкой. Валентин погрузился туда, вздохнул и уставился на членов комиссии сквозь мутноватые стекла очков.

Стивен Боксбаум взял на себя обязанность обратиться к Валентину Леппарду с приветствием. Стивен рассказал что найдена старинная или даже древняя плита, что на ней клинопись, и вроде бы она содержит печальное известие о том, что Вселенную создал некий лишенный разума и злокачественный процесс.

Более того, сказал Стивен, не вполне ясно, однако нельзя исключить, что сама Вселенная и есть этот самый процесс.

– Прошу прощения, что перебиваю вас, Стивен, – вставил отец Робин, – однако я слишком переволновался, когда сказал про клинопись. Надпись на плите вовсе не клинописная. Возможно, она сделана на амхарском языке, который, согласно классификации языков, принадлежит к юго-восточной семитской подгруппе афроазиатской группы языков.

– Благодарю, викарий, – сказал Стивен, хмуро поглядев на Джереми, который вовсю ухмылялся. – Мы рассчитываем в ближайшем будущем своими глазами увидеть эту удивительную скрижаль.

Комиссия желала услышать, какой совет даст им профессор Леппард: надо ли в самом деле поверить, что существует этот бесчеловечный антиразумный процесс и – если он существует» – как им следует поступить.

Валентин воздел бровь и молча уставился на Стивена. Робин вновь заговорил:

– Понимаете, профессор, мне вначале было видение… Сошел ангел с небес и сказал, чтобы я глянул за стенку шкафа – там и хранилась эта плита Каккабука.

Валентин, не опустив бровь, попросил Робина описать, как выглядел ангел.

– Ну, крылья, конечно. Большие такие крылья, будто из перьев. И желтая футболка. – Робин тут же смолк.

– Надо же: ангел в футболке! Вот так новость! В Ветхом Завете ангелы футболок не носят. А что на ней было написано? «Пейте на небе больше пива "Гиннес"!» или что?

– Нет. Не это. Другое. – Отец Робин говорил отрывисто, пытаясь скрыть перед вновь пришедшим свою неприязнь.

– Как думаете, вы в силах сообщить нам, что же на футболке было написано?

– Я бы предпочел об этом не распространяться.

– Понятно. – Валентин на некоторое время задумался, потом спросил в лоб: – А вы готовы сообщить нам имя или титул этого зловредного существа, которое утверждает, что победит нас, или вы и об этом тоже предпочли бы не распространяться?

– Профессор, целесообразно не называть его имени.

Робин не сдавал позиций, хотя всегда предпочитал зыбучие пески, а не твердь. Но последующие слова Валентина Леппарда застали его врасплох:

– А его имя случайно не ИСПаВеДиВ? Аббревиатура, как это ни глупо, обозначающая слова «Изначальное Создание Пантократор Вечной Древности и Возмездия»?

Робин ладонью прикрыл глаза. Потрясенный словами профессора, он почти умоляюще спросил, откуда Валентин узнал тайное имя.

Валентин ответствовал, что с удовольствием расскажет, если Робин сообщит всем, что было написано у ангела на футболке.

– Хорошо, скажу. На футболке была надпись – видимо, какая-то шутка: «Книг-Конг тоже умер за наши грехи».

Напряженность, которая так долго копилась у присутствующих, разрядилась взрывом хохота. Джереми чуть не свалился со стула.

Лишь Валентин не смеялся. Он запустил руку в необъятные внутренности своего пальто и вынул квадратный пергамент, который тут же и развернул.

Разгладил его на столе крапчатыми старческими руками.

– Это послание его преподобия Тарквина Феррерса написанное в 1814 году… кстати, в том же году открылся Венский конгресс, а добрый Папа Пий Седьмой восстановил Инквизицию…

Все внимали ему, и он явно наслаждался.

– Вы спросите меня, каким образом мне досталось это важное послание. Сей исторический документ принесен мне ветром: летел по земле вместе с мусором, который оставляют потребители мусорной «пищи» из автоматов… Документ застрял в колючках кустарника, который огораживает мой участок, аккурат когда я направлялся домой. Стоит ли говорить, что я тут же взял его с собой, прочел и таким образом познакомился с ИСПаВеДиВ… Что тут скажешь: тревожное знакомство, должен признать.

– И? – подначил Генри.

– Вот и все пролегомены, – сказал Валентин.

Он сложил руки и упокоил их перед собою прямо на пергаменте. Солнце вышло из-за облака и вонзило в кабинет припозднившийся луч, весь словно из полированной меди. Большинство членов комиссии несколько утешились этим обстоятельством.

– Вы, видимо, помните, – сказал Валентин, – если вы вообще имеете хотя бы какое-то образование, что «Симпозион», или «Пир», Платона, после обсуждения идей завершается тем, что Сократ умылся и затем «провел остальную часть дня привычным образом».[46]Я всегда восхищался этой концовкой. Какими бы великими и глубокими ни были идеи, занимающие нас, в конце концов мы можем и должны проводить свои дни привычным образом… Губительные идеи нередко тревожат нас. Был такой археолог по имени Гордон Чайлд,[47]если не ошибаюсь… я с ним лишь однажды виделся и с первого взгляда его невзлюбил… хотя, возможно, это был не он. Во всяком случае, именно Чайлд развивал теорию, что мы, люди, являемся потомками тех, кого он называл «приматы-убийцы». И в самом деле, в прошлом веке был целый период, довольно долгий, когда возникало ощущение, что целые страны – Третий рейх, Советский Союз – оказались под пятой у таких вот «приматов-убийц»… Это теперь мы пришли к более благообразному представлению, что мы с вами – потомки так называемых «охотников-собирателей». Ах, эти «охотники-собиратели» – они только что не робин-гуды. В самом деле, это куда приятнее звучит, чем отвратительные «приматы-убийцы». Несмотря на многие ужасные вещи, которые связаны с «общественной», что называется, «жизнью», мы существуем в эпоху, когда осуществляется немало собирания – научных данных, к примеру, и тому подобного. Мы наблюдали немало поразительных перемен, которые воздействуют на нашу жизнь весьма разнообразно. И тем не менее, мужчины по-прежнему любят женщин, а женщины – мужчин, и именно это для меня означает «провел остальную часть дня привычным образом»… Нас неизменно тревожит противоречие видения. Доказательство этому мы все время находим в произведениях искусства. Нас могут восхищать элегантные костюмы людей высшего света на картинах Джона Сингера Сарджента или искаженные формы обездоленных на полотнах Фрэнсиса Бэкона.[48]Или и то и другое разом.