Талейран конечно же отдавал себе отчет в том, что без него Людовик XVIII со своим любимцем де Блака и со своими эмигрантами наделал бы множество ошибок и потерял бы престол. Это он, Талейран, «устроил новую коалицию против Наполеона, он поддерживал Бурбонов, Людовик XVIII возвратится теперь снова по его милости и, чтобы удержаться на престоле, должен подчиниться вполне его руководству, чтобы не было при дворе никакого другого влияния»[473].

На другой день после сражения при Ватерлоо Талейран приехал в Брюссель. В последний момент он решил не ехать к королю в Гент, а явился в качестве самостоятельной «боевой единицы», с которой Людовик XVIII должен был сам искать возможность договориться. При этом он тут же объявил, что все произошедшее стало прямым результатом ошибок некоторых высокопоставленных лиц — прежде всего Пьера Казимира де Блака, министра Королевского двора и главного советника короля.

Виноваты, согласно Талейрану, были и ультраэмигранты, которыми окружил себя брат короля граф д’Артуа. Пьер Казимир де Блака, утверждал Талейран, должен был быть удален, а министры теперь должны действовать заодно и отвечать друг за друга. Более того, должно быть провозглашено всепрощение, а людям, связанным с революцией, должна быть гарантирована полная безопасность. Талейран говорил, что королю нельзя возвращаться в Париж через северные департаменты вслед за иностранными войсками. Это произвело бы во Франции плохое впечатление. Напротив, королю следовало бы объявиться в южных областях, где население более предано Бурбонам. К тому же это позволило бы ему окружить себя верными французами и таким образом заставить союзников уважать в себе независимую силу.

В результате Людовик XVIII, оставив Гент, приехал в Моне. Одновременно с ним туда прибыл и Талейран. При этом он не поспешил представиться королю, а занял дом на противоположном конце города. В свою очередь, король не приглашал Талейрана, но между тем главное условие его было исполнено: Пьер Казимир де Блака был удален[474].

Таким образом, у Людовика XVIII не хватило твердости, чтобы удержать де Блака, однако ее оказалось достаточно, чтобы не посылать за Талейраном. Это выглядело странно: составлялось новое правительство, а в услугах Талейрана как бы и не нуждались. Поццо-ди-Борго, Шатобриан и другие, считавшие в то время необходимым иметь Талейрана в министерстве, уговаривали его самого поехать к королю:

— Если вы не поедете, то он не станет вас дожидаться и уедет из Монса.

Талейран лишь улыбался в ответ. И вот однажды ночью ему дали знать, что король велел приготовить лошадей к четырем часам утра. И вот тут-то улыбка исчезла с лица знаменитого дипломата. Талейран поспешил одеться и помчался к королю. Тот принял его с видом триумфатора.

Талейран попытался было сломить гордость победителя и, намекая на оставление службы, просил позволения поехать в Карлсбад.

— Карлсбадские воды превосходны, — ответил ему король. — Они вам очень помогут. До свидания.

И после этого Людовик XVIII спокойно уехал.

* * *

Любой другой на месте Талейрана воспринял бы подобное как прямое указание на то, что в его услугах не нуждаются. Но Талейран был не «любой другой», он выбирался и не из таких переделок.

В конечном итоге он выждал некоторое время, а потом объявился в Камбрэ, где вновь представился королю, словно забыв о том, что произошло в Монсе.

При этом он представил Людовику XVIII доклад, указывавший способы, пригодные, по его мнению, для исправления ошибок, совершенных во время первой Реставрации. В нем говорилось:

То, что я по этому поводу хочу сказать Вашему Величеству; можно было издалека видеть яснее, чем в Париже.

Вне Франции внимание не так сильно отклонялось в сторону; на известном расстоянии можно было лучше судить о фактах, многочисленные сведения о которых поступали уже свободными от привходящих обстоятельств, способных исказить их на месте, но, тем не менее, я не мог доверять никаким чужим наблюдениям, а только собственным. Выполнив за пределами Франции поручение, потребовавшее много времени, обязан исполнить перед лицом Вашего Величества то, что в ведомстве иностранных дел вменяется в обязанность всем должностным лицам, назначаемым за границу. Они должны дать отчет о мнении страныв которой они аккредитованы, относительно своего собственного правительства и о соображениях, вызываемых его мероприятиями у просвещенных и наблюдательных людей.

Можно примириться с прочным порядком вещей, даже когда он нарушает признанные принципы, потому что он не вызывает опасений в отношении будущего, но нельзя приспособиться к порядку; изменяющемуся каждый день, потому что он ежедневно порождает новые опасения и никто не знает, когда им наступит предел. Революционеры примирились с первыми действиями правительства Вашего Величества; они испугались того, что было совершено через пятнадцать дней, через месяц, через шесть месяцев после этого. Они покорились решению об удалении из сената некоторых его членов и не могли перенести той же меры в отношении Французского института, хотя она имела меньшее значение. Изменения, произведенные в кассационном суде, должны были быть проведены на восемь месяцев раньше, коль скоро Ваше Величество считало их полезными.

Принцип легитимности также подвергся нападению и притом, может быть, более опасному, благодаря ошибкам защитников легитимной власти, которые, смешивая две столь различные вещи, как источник власти и ее осуществление, были убеждены или действовали так, как будто они убеждены, что власть, будучи легитимной, должна по этому самому быть абсолютной.

Но как бы ни была легитимна власть, ее осуществление должно видоизменяться в зависимости от целей, которым она служит, от времени и от места. Дух нашего времени требует, чтобы в больших цивилизованных государствах верховная власть осуществлялась при содействии органов, созданных в недрах управляемого ею общества.

Борьба с этим мнением представляла бы борьбу со взглядами, получившими общее распространение, и многие лица, стоящие близ трона, сильно вредили правительству, высказываясь в противоположном смысле. Вся сила Вашего Величества заключалась в том представлении, которое создалось о ваших добродетелях и чистосердечии, но некоторые действия клонились к ее ослаблению. Я напомню по этому поводу лишь те искусственные толкования и ухищрения, при помощи которых стремились обойти некоторые постановления учредительной хартии, в особенности же ордонансы, ниспровергавшие учреждения, основанные на законе. Тогда возникли сомнения в искренности правительства, появились подозрения, что оно считает хартию лишь преходящим актом, который дан в виде уступки в трудных обстоятельствах и который предполагается оставить без применения, если надзор, осуществляемый представительным собранием, это допустит. Началось опасение реакции; выбор, павший на некоторых лиц, увеличил эти страхи. Например, назначение Брюжа[475]Великим магистром ордена Почетного легиона вызвало во Франции, независимо от его личных достоинств, всеобщее осуждение и — я должен это сказать Вашему Величеству — удивило всех в Европе.