Кондратий Рылеев, который будет повешен в июле 1826 года за участие в заговоре, сделает еще более откровенное заявление перед комиссией по расследованию: «Свободомыслием первоначально заразился я во время походов во Францию в 1814–1815 годах». Как мы видим, эти восемь недель оказали огромное воздействие на часть российской элиты.

Пребывание в Париже, сыгравшее столь важную роль в их жизни, пролетело очень быстро, и, по признанию большинства молодых русских офицеров, оставивших записки и мемуары, расставание с этим городом было для них мучительным. Покинуть Париж пришлось в самом начале июня. Кто-то успел завязать дружбу, кто-то — любовные отношения, что сделало прощание с французской столицей еще более печальным, о чем свидетельствует 20-летний Николай Лорер, тоже будущий декабрист:

Некоторые так и не решились покинуть Францию. Многие дезертировали из армии, но точный масштаб этого феномена оценить сложно. Отдельные случаи дезертирства зафиксированы во всех полках, даже в элитных, например, кавалергардских[134], но особенно большое их число было среди рядовых и солдат линейных полков. Вероятно, речь идет о тысячах дезертиров[135]: русских солдат, трудолюбивых и выносливых, по достоинству оценили во французских деревнях.

А для тех, куда более многочисленных, кто решил вернуться на родину вслед за своим царем, возвращение оказалось краткосрочным: через пятнадцать месяцев случилось трагичное фиаско Ста дней, и всего через год с небольшим русская армия вновь оказалась на берегах Сены.

3 июня 1814 года Александр покинул Францию и в сопровождении Нессельроде и Каподистрии направился в Лондон, чтобы укрепить политические связи, завязавшиеся за время антинаполеоновской эпопеи. Его прибытие, которого ждали «со страстным нетерпением и энтузиазмом»[136], вызвало в Лондоне такой же ажиотаж, как и в Париже, если не больший. Пришло время «александромании», и царь мог считать, что он добился своего: он сумел покорить британское общественное мнение и продемонстрировать Лондону, как и Парижу, что Россия — европейская страна. Но хотя эта операция по покорению сердец привела к существенному улучшению образа России на международной арене, пришлось испытать и немало разочарований.

После своего пребывания в Западной Европе Александр I на несколько недель оказался в более родных ему землях: в конце июня он присоединился к Елизавете, гостившей у своей семьи в Бадене. Он провел там несколько дней в обществе своих близких, в том числе Лагарпа, также совершившего это путешествие. Там он встретился с делегацией четырех российских сановников, отправившейся ему навстречу, чтобы попросить его принять от Сената, Священного Синода и Государственного совета титул «Благословенного» и согласиться на возведение монумента в свою честь.

Как только пришли вести о победе и вступлении царских войск в Париж, с подачи вдовствующей императрицы Марии Федоровны страна начала прославлять триумф Александра I и его заслуги. В церквах служились благодарственные молебны, а в печати появились оды, поэмы и элегии, рассказывающие о триумфальном пребывании царя в Париже. Процитируем отрывок из оды к Александру, написанной 16 апреля 1814 года графом Дмитрием Хвостовым[137]. Ее мессианская настроенность, именование царя Спасителем и сыном Марии, заклинания «пришел я устроить», «пришел я низвергнуть», звучащие подобно словам Иисуса, показывают, как русские чествовали своего государя:

В унисон с подобной литературой, не перестававшей петь хвалу государю, в конце 1814 года сановники предложили царю увековечить его воинские подвиги как в городском пространстве, так и в коллективной памяти. Но Александр отверг оба предложения: поскольку его победу обеспечил не он сам, а вмешательство Господа, единственный способ ее праздновать — молитва, обращенная к Богу. Спустя короткое время после этого визита он написал губернатору Петербурга, приказав ему отменить все празднества, предусмотренные в честь его скорого возвращения: не стоит радоваться пролитию русской крови в тяжелых испытаниях. (13) 25 июля, вернувшись в Петербург, он немедленно направился в Казанский собор, чтобы воздать хвалу Господу, причем очень скромно, без фанфар или внушительного кортежа.