В марте 1934 года Фадеев рецензирует первый номер альманаха в «Правде», отметив, в частности, стихи Э. Казакевича о труде евреев-переселенцев. Сетует, что изданию не хватает размаха: не отражены строительство БАМа, Комсомольска, добыча железных руд и угля, проблема рабочих рук и заселения края… В 1934-м альманах преобразован в журнал, а в начале 1935 года, когда Фадеев снова находился на Дальнем Востоке, его вводят в редколлегию и вскоре назначают редактором.

Офис — в Хабаровске, рукописи привозят Фадееву во Владивосток, и он работает с ними — причем работает серьезно, не как свадебный генерал. Привлекает к сотрудничеству маститых авторов: Павленко, Далецкого, Сельвинского, Луговского, Фраермана, Лидина, Т. Борисова, М. Зингера. Печатается сам, поддерживает молодежь, правит, советует… Редактором он числился до 1936-го или даже 1937 года[270], помогал журналу и позже.

Для Фадеева поездки в Приморье были попыткой вторично войти в улахинскую воду.

После возвращения с Дальнего Востока он едет в Чехословакию, в Крым, в Абхазию. В декабре 1935 года пишет Либединскому: «Я, персонально, в конце февраля собираюсь уже отбыть на Дальний Восток…» Не вышло. В 1936-м скажет, что собирается на Дальний Восток в начале следующего года; опять не выйдет.

В 1951-м обещал Асе Колесниковой приехать в гости, формально — для работы над «Удэге». Не случилось. Придумал новый повод: для «Черной металлургии» ему совершенно необходимо ознакомиться с предприятиями Комсомольска-на-Амуре. Но в Комсомольске предприятия оказались не те; в итоге поехал в Магнитогорск.

Фадеев был обречен на невозвращение в Приморье, как Шукшин не вернулся на Алтай.

На Дальний Восток Фадеев особенно стремился тогда, когда в жизни что-то не удавалось. Со временем не удавалось все больше и больше, но в свой потерянный рай, на свою Итаку он так и не вернется — разве что в тех самых письмах Асе, в главах «Удэге», между строк «Молодой гвардии»… Владивостокская бухта Улисс осталась без своего Одиссея.

В 1949 году он доберется до Харбина — только что учреждена КНР, Фадеев возглавляет советскую делегацию. В голове у него — одна мысль: «Подумать только — от Харбина всего лишь часов 12 езды до Ворошилова[271], а от Ворошилова 4–5 до Спасска!»

В августе 1951 года Фадеев пишет Асе: «Мне так безумно хочется в Приморье!.. Не для того, чтобы уйти от настоящего, не для того, чтобы отдохнуть от бурь жизни, а просто для того, чтобы еще лучше осознать свой путь жизни и почерпнуть из прошлого — молодости, веры, бодрых сил и чистоты душевной».

В 1952-м, ей же: «Как бы я хотел повидать тебя и такие родные, родные для меня места!.. Я боюсь того, что если я не сумею этого сделать теперь, то мне уже никогда не удастся этого сделать».

В 1953-м: «Если дадут мне полный творческий отпуск… не сомневаюсь, что поездка моя на родину осуществится непременно», «Тянет меня, неудержимо тянет побывать в родных местах, тем более тянет, чем старше я становлюсь!», «На Дальний Восток я обязательно поеду, — отпуск творческий, кажется, мне дадут».

1955-й, Темнову: «Как бесконечно тянет меня снова побывать в Приморье!.. Дальний Восток у меня в крови с детства».

16 марта 1956 года, последнее письмо Асе: «Меня и вправду очень потянуло на „родину“. Я ведь всегда вспоминаю и мечтаю о ней… Иной раз я испытываю просто тоску по Дальнему Востоку. И все-таки мне невозможно сейчас поехать». Хотел закончить «Металлургию», а потом снова взяться за «Удэге»: «И вот тогда-то поеду! Поеду надолго, сознавая, что мне как писателю, приближающемуся к 60-ти, „в самый раз“ заняться темами, связанными с моим прошлым. Они также могут быть оснащены современным материалом, но уже более автобиографически окрашены. Эти темы всегда подспудно живут во мне и просятся наружу. В сущности, я так мало написал в своей жизни!»

Так и не вырвался.

Замысел романа-эпопеи «Последний из удэге» был у Фадеева первым, главным и — на всю жизнь. Над ним он работал с начала 1920-х по середину 1950-х, до конца.

Именно от этого замысла, родившегося в 1921–1922 годах, отпочковались «Разлив» и «Разгром» — а сначала думалось, что будет один роман.

«Последний из удэге» — и недороман в том смысле, что так и не был завершен, и сверхроман в том смысле, что он содержит несколько больших сюжетов: судьба Лены Костенецкой, партизанская война в Приморье, таежный народ удэге… Подсюжеты, сумевшие отделиться от основного ствола, выжили. Оставшиеся в теле замысла так и погибли вместе с «матерью», не успев родиться.

«Удэге» — незавершенный фадеевский «Тихий Дон». Рваный, неровный, писавшийся с огромными перерывами, но занимавший мысли автора в течение трех с половиной десятилетий.

Все началось с раннего рассказа «Смерть Ченьювая»[272]. Вплотную над «Последним из тазов» (рабочее название книги) Фадеев стал работать в 1926-м. Уже в 1929 году началась публикация глав романа.

Коренные малочисленные народы Приморья, которых раньше называли «инородцами» и «туземцами», — это удэгейцы («удэхе», «удэ»), нанайцы («гольды»), орочи… Тазы — потомки «инородцев» и «манз», то есть местных китайцев, внешне уже не отличимые от последних.

Позже Фадеев заменил тазов на удэге — то ли чтобы убрать ненужную ему здесь китайскую тему и показать коренной народ Приморья, то ли просто для благозвучия или более точного созвучия с «Последним из могикан» Купера (видимо, так; иначе было бы — «Последний из удэгейцев»).

Почему «последний» — сразу не совсем понятно. Ведь фадеевский посыл — как раз в том, что советская власть открывает «инородцам» новые горизонты. Возможно, дело опять-таки в юношеском увлечении Купером.

Фадеев стремился к этнографической точности. «Удэгейские» страницы романа достаточно информативны: облик удэ, их обычаи, быт, верования… Роман, однако, — далеко не только о приморских аборигенах.

Владимир Тан-Богораз — знаменитый этнограф, исследователь Дальнего Востока, автор первых, дошаламовских «Колымских рассказов» — писал Фадееву об ошибках в романе, но тот объяснял, что они допущены «не от незнания». «Таких туземцев, какие мною созданы, нет на свете», — объяснял он. Фадеев читал книги обо всех туземцах мира и наделял своих удэгейцев чертами индейцев и даже зулусов: «Я стремился к тому, чтобы создать образ человека первобытного коммунизма, однако меня очень мало интересовал вопрос — будет ли это именно дальневосточный туземец».