Хотя и не мог спрятать боль в ответ на ее отказ.

— Я дал тебе слово, Роуз, — сказал он, натягивая рубашку.

— Я не имела в виду…

Джеймс поднял руку, останавливая ее.

— Миссис Уэбб быстро соберет твои вещи. А тебе лучше переодеться во что-то более подходящее.

С этими словами он вышел из комнаты и даже не взглянул на нее, когда проходил мимо.

Дверь захлопнулась.

Роуз закрыла лицо руками. Потребовались все ее силы, чтобы сдержать слезы. Она сфокусировалась на каждом дыхании, подавляя рыдания, готовые вырваться из груди. Впереди ее ждал долгий день, и она понимала, что не должна дать волю слезам, пока не приедет в Лондон.

Пока карета кружила по темным улицам Лондона, ритмичный стук копыт был единственным звуком, нарушавшим тишину. Роуз сказала Джеймсу не больше чем пару слов е тех пор, как они выехали из Олтона. Только тихое «спасибо», когда он помогал ей выйти из кареты, пока кучер менял лошадей на почтовых станциях.

Какая-то часть его все еще пребывала в шоке оттого, как она сидит напротив него, тихо и молча. Если бы она согласилась на его предложение, он бы отправился в путь один и заночевал на одной из станций. А утро перед отъездом провел бы в постели, нежась с ней. А Роуз потом проводила бы его, сказав «до свидания». Немножко меланхолии во взгляде, которым она провожала бы его, но вместе с тем счастье от сознания, что совсем скоро он вернется к ней в Хани-Хаус.

Вместо этого они пребывали в нескольких кварталах от дома мадам Рубикон. Он предложил выехать из Олтона около девяти, достаточно рано, чтобы не останавливаться на ночь в придорожной гостинице по пути. И его предложение было встречено с молчаливым согласием.

Роуз была непоколебима в своем решении. Джеймс противостоял каждому ее аргументу, предлагая свободный доступ к его деньгам, преподнеся ей свое сердце на серебряном подносе. Единственное, отчего он удержался, — это упасть перед ней на колени и умолять, хотя был уже близок и к этому.

Но Роуз осталась тверда, и он понимал, что его унижение ни к чему не приведет, она не уступит. А у него и так достаточно унижений в жизни. Он не вынесет, если это произойдет и с Роуз.

Роуз хотела, чтобы он целиком и полностью принадлежал ей. Все или ничего. Остаться с ним, взяв его имя. Единственное, чего он не мог дать ей.

Роуз как была, так и осталась дочерью провинциального джентльмена, воспитанная в духе строгого уважения к закону. Для нее не имело значения, что Амелия ненавидела и презирала его. Джеймс был женат, она никогда не уведет мужа у другой женщины.

Послать Амелию ко всем чертям? Да, это разрешило бы ситуацию. Но если не она, то была бы другая. С самых юных лет он знал, что ему придется жениться на леди. Что он сделает все, чтобы обеспечить будущее Ребекки.

И в то же время он никогда не мог бы предположить, что примет решение отвезти в проклятый бордель женщину, которую любил всем сердцем.

Карета свернула на Слоун-стрит, подъезжая все ближе к заведению Рубикон. И Джеймс был не в силах остановить ее. Он отвернулся от окна. Свет уличных фонарей освещал красивый профиль, Роуз смотрела на ровный ряд городских домов, вытянувшихся вдоль улицы.

Отчаяние явно читалось в ее слегка Сдвинутых бровях, в том, как поникли ее плечи. Она не хотела возвращаться в свои апартаменты над офисом мадам Рубикон.

В его силах дать ей средства, которые позволят ей уйти отсюда навсегда. Она не примет их, но, может быть, он убедит ее принять его помощь?

Джеймс кашлянул, прочищая горло.

— Я понимаю, почему ты работаешь здесь, Роуз. Не ты одна попадала в такую ситуацию. Но тебе не надо больше возвращаться сюда. Позволь мне дать тебе пятьдесят тысяч фунтов. И я отвезу тебя в твой загородный дом. Нам даже не надо останавливаться в этом дворе. Ты больше никогда не переступишь порог этого дома.

Глядя на свои сжатые руки, а не на него, Роуз покачала головой. Тени, наполнявшие пространство кареты, частично скрывали ее красивое лицо.

— Это подарок, Роуз. Я помню, что ты сказала утром. Я не согласен с этим, но я уважаю твое решение. Я оставлю тебя у дверей. Если ты не захочешь видеть меня в своем доме, позволь мне нанять частную карету, чтобы она в безопасности доставила тебя домой. У меня больше денег, чем я мог бы потратить за три жизни. Позволь мне помочь тебе.

— Пожалуйста, не проси меня снова взять твои деньги и, пожалуйста, не пытайся сделать это, минуя мое согласие. Я все равно верну их.

— Но, Роуз…

— Спасибо, — сказала она, прерывая его. — Пожалуйста, не надо, Джеймс. Я не могу принять их.

Карета остановилась. С секундным колебанием ее рука поднялась к груди, пальцы прошлись по очертаниям рубинового сердечка, затем тронули цепочку на ее шее.

Отчаяние охватило, его.

— Не надо!

Рука замерла, Роуз посмотрела на него.

— Даже не думай вернуть его! — сказал Джеймс решительно и страстно. — Я подарил тебе это ожерелье, потому что хотел, чтобы оно было у тебя. И то, что ты не хочешь остаться со мной, отказываешься от моей помощи, ничего не меняет.

— Я вовсе не думала вернуть ожерелье, если ты сам не попросишь, — тихо отозвалась она, сжимая камень.

— Хорошо.

Джеймс снова кивнул, коротко и резко, радуясь, что она поняла.

Они замолчали, и он перевел взгляд налом. Свет лился из двух окон, озаряя вымощенную плитами тропинку, ведущую к двери, куда он стучал восемь раз. Семь из них каждую ночь, когда он хотел видеть Роуз, и один раз утром, чтобы закончить приготовления к поездке.

Он должен отпустить ее сейчас.

Джеймс безвольно опустил руки, отказываясь от желания в последний раз обнять ее, почувствовать тепло ее кожи. Затем, подвинувшись на сиденье, потянулся к медной ручке двери.

— Нет. Пожалуйста, останься здесь. Я сама могу дойти до двери.

Наклонив голову, она поправила плащ на плечах, накинула капюшон. Юбки прошлись по его ногам, когда она выходила из кареты.

— Мое сердце принадлежит тебе… навсегда.

Ее слова, мягкие и тихие, полные тяжелого сожаления, долетели до него.

Сердце подкатило к горлу, Джеймс потянулся вперед, выглянул… Он так отчаянно нуждался в ней, что едва, мог дышать, но не получил ничего, кроме дуновения ночного воздуха.

Он ждал, пока Роуз скроется за дверью, потом дал сигнал кучеру двигаться дальше. Как только карета выехала из подъездной аллеи, он постучал в потолок, на этот раз давая инструкцию кучеру отвезти его в Гайд-парк. Он оставил карету у ворот, дошел до любимой скамьи под вековым дубом и долго сидел там, где никто не мог слышать или видеть его, и, наконец, позволил себе излить боль своего сердца.

— Спасибо, — сказала она слуге Джеймса, — прислуга заберет вещи.