Тем не менее букет из чиновников, дельцов и богемы поразительно ужился в своей разносортиц, взаимных интересах друг к другу, и свадьба получилась лихой, веселой и душевно-бесшабашной. И даже Решетов в обнимку с вице-мэром и Филинов под ручку с долговязой популярной балериной, свободно различавшей с высоты своего роста примятую макушку его шляпы, отправились к выходу уже под утро, крайне довольные отгремевшим загулом, с винными пятнами и следами салата на брюках и галстуках.

Я же, проспавшись после очередной брачной ночи, выслушал мнение Ольги о прошедшем торжестве.

Супруга к моему пробуждению уже сидела в халате на кухне с полотенцем на голове и пригубливала свежевыжатый сок из высокого стакана.

– В общем, я вышла замуж за мафию, – горько резюмировала она, рассматривая свою кисть, охваченную подаренным ей браслетом в россыпи бриллиантов.

– Я сам в шоке, – честно признался я. – Но, видимо, эти подарки – результат выросшего народного благосостояния. А мафии нет, дорогая. По крайней мере, в России. Есть разного рода группы по интересам, иногда объединяющиеся во временные сообщества, но и только.

– В каком же сообществе состоишь ты?

– В первую очередь – в сообществе с тобой, если не возражаешь.

– А ты уверен, что живешь в сообществе с собственной личностью?

– То есть в ладу с совестью? – перевел я. – Уверен. И вообще считаю себя приличным человеком. И мне многое не нравится в моем окружении. Но теперь вопрос к тебе: можешь ли ты постоянно одергивать режиссера? Можешь ли ты навязывать ему свое мнение? И сколько ты продержишься в театре, если, к примеру, заявишь, что тот или иной спектакль заказной, а предлагаемая тебе роль пошла и в принципе порочна?

На меня вдруг накатили раздражение и усталость. Тоже мне, ревнительница моральных устоев общества, живущая под хрустальным колпаком своей избранности и фарта…

И накатило желание рассказать ей всю свою подноготную – желание, неудержимое и едкое, как понос. Я сжал пальцы в кулак, наливающийся тяжестью и силой, как кистень, и врезал от души по мраморному подоконнику, крякнув от боли в отбитой кости.

Подоконник не дрогнул. Квартирку мне выстроили основательно.

Она подошла ко мне, мягко обвила руками, произнесла виновато:

– Я ощущаю вокруг тебя какую-то пропасть… Я не вижу эту пропасть, но она где-то рядом… А ты – на ее краю. Все время. И мне страшно.

– Эта пропасть называется нашей жизнью, – сказал я. – Над которой мы пока относительно беззаботно парим. И я сделаю все, чтобы подъемную силу под крылом не одолела сила тяготения…

– Ну и закончим на этом, – примирительно подвела она итог. – Ты не забыл, что через час приедет твоя мама?

Прилетевшую накануне свадьбы мать я устроил на прежней квартире.

– А вечером – Юрка с Леной, – прибавил я.

– Только я сегодня допоздна в театре. – Она сдернула с головы полотенце и отбросила назад влажные после душа волосы. – Не знаю, застану ли их. Но тебе хлопотать не придется: холодильник набит остатками пиршества, оцени мою хозяйственность.

– Я ценю не только твою хозяйственность… – Я привлек ее к себе.

– Подожди… – Она отстранилась. – У нас еще целая ночь впереди… И вообще не обольщайся победами: скоро бегать от меня будешь…

– В каком смысле? По бабам?

– Я те дам по бабам!

– Виноват по поводу неудачной остроты…

– Так-то!

И горделиво тряхнув своей соломенной копной, она пошла переодеваться.

А вскоре приехала мать.

На свадьбе она держалась раскованно, без тени какой-либо удрученности, мило ворковала с гостями, умело обходила углы вопросов о своем нынешнем положении, работе и местопребывании, но, оставшись со мной наедине, ударилась в слезы.

– Ты куда залез? – с тоской вопрошала она. – Тебе же надо выбираться из этой клетки как можно скорее! Если все раскроется, от тебя останется мокрое пятно! Я вчера посмотрела на этого вашего Решетова… Он даже не будет тебя сажать! Ты просто сгинешь в никуда. Это все равно что жить в обнимку с бомбой!

Тут мне и в самом деле стало страшно. Вот она, женская интуиция. Не основываясь ни на чем, лишь на одном поверхностном взгляде, мать усмотрела всю суть ситуации, системы и человека, вставшего у нее во главе.

– С моей горы теперь надо съезжать на тормозах, – промямлил я. – Очень аккуратно, не допуская спешки.

– Разгоняться в гору не надо было! А жена? Она ведь у тебя не актриска из варьете. У нее ведь запросы! И Америкой ты ее не соблазнишь. Да и как теперь сам туда попадешь?

– А… при чем тут твоя Америка?

– А потому что бежать тебе рано или поздно куда-то придется! И не в Сызрань же!

– Там-то как раз скрыться проще, чем в Нью-Йорке, – ответил я, не уверенный, впрочем, в справедливости данного утверждения.

– В общем, – вздохнула она тяжко, – мне остается только молиться…

– А мне – полагать, что все случившееся – от Бога, а не от лукавого, – сказал я.

– Если бы так…

К вечеру прикатили Лена и Юра. Парочка сияла довольством, лоском и изыском модных заграничных одежд.

– Ничего так устроился, – удовлетворился Юра осмотром моей квартиры, еще не успевшей обрасти мебелью и мелочами быта. – И вид из окна неплохой…

– Поменялся бы? – спросил я.

– Да ни за что! – ответил он уверенно. – Ни за какие пряники!

– Это еще почему?

– Потому что у меня в окне – океан, – сказал он. – Потому что ты дышишь здесь серой, а я – морем. Потому что ваша вода – с привкусом керосина. А та, что продается в пластиковых банках с красивыми этикетками, – из того же водопроводного крана. Жратва опасна для здоровья, одежда – подделки под оригинал, социальной защиты – никакой, а уж если тут заболеешь…

– То поедем лечиться к вам, – продолжил я.

– Ну да, всей Россией… – усмехнулся он. – Хотя… – Пожал плечами. – Ты молодец, признаю. Преодолеваешь социальные недоработки государства личным усердием. Да так, что у всех голова кругом…

– У кого «у всех»?

– У меня, у Ленки, у мамы твоей… И у сослуживцев, наверное… Того глядишь, в генералы пробьешься.

– И перспективе «генерала» не завидуешь? – спросил я, доставая из холодильника снедь.

Он, не ответив, протянул руку к журнальному столику, на котором лежали мои часы – золотые, наградные, от благодарного Сливкина с эмблемой МВД на циферблате. Брезгливо подкинув их на ладони, положил на прежнее место. Затем изрек, посмотрев на свое запястье, где красовался платиновый бочонок «Фрэнк Мюллер»:

– Мои, по-моему, лучше.

– И у меня такие же есть, – хмыкнул я.